ОТАР ИОСЕЛИАНИ

– Вы давно уже живете и снимаете во Франции, но все ваши картины получаются неповторимо грузинскими. Вы сами какими их считаете – грузинскими или французскими?

– Знаете, все зависит от прожитой жизни. Для вас, думаю, тоже не тайна, что в Грузии, где я должен был бы работать, кинематографа уже нет. Поэтому я и вынужден снимать грузинские фильмы во Франции. Французы считают, что это французский фильм, а грузины считают, что это грузинский фильм. Наверное, в России будут считать, что это все продолжение одной и той же истории, которая уже давным-давно началась. Я был и остаюсь грузином. А, как вы знаете, мы, грузины, любим и умеем петь, петь на несколько голосов. И грузинское пение, оно, наверное, как и кино, очень особенное, его всегда отличишь от любого другого.

– То есть можно считать, что мир ваших героев – это маленький кусочек Грузии?

– Да, конечно. Дело в том, что все, о чем мы думаем, и все наши размышления о феномене жизни, в какой бы стране мы ни жили, они все время кончаются каким-то итогом. Вот, например, герой моей недавней картины «Утро понедельника» устал от своей монотонной жизни и решил ее изменить. И поехал куда-то далеко, в неведомые чудные страны, и вдруг убедился, что на этом свете везде одно и то же. Он понял, что люди несчастны везде, люди мечтают вырваться из тенет, в которые они попали, и каждый мечтает куда-нибудь переместиться. Есть такая сегодня болезнь – миграция. Люди стали просто толпами перемещаться, оставляя свою родину, страну, чтобы приобрести какое-то мифическое благополучие. А мой герой – другой, он скорее хотел вырваться из монотонности, не за благополучием он ехал.

– Неужели и ваша жизнь монотонная? Что вас вдохновило на создание фильма об унылости повседневного существования?

– Знаете, в нас ведь все время живет уверенность, что хорошо там, где нас нет. Мне довелось побывать в иных странах, посмотреть, как на этом свете все устроено, и я убедился, что совсем не там хорошо, где нас нет, а хорошо там, где мы раньше были. А были мы раньше в детстве, которое всегда мило нашему сердцу. Но, к сожалению, вернуться в прошлое никому не дано.

– Несмотря на то что ваш герой тяготится однообразностью жизни, его окружают причудливые и необычные персонажи. Может быть, чтобы прервать собственный замкнутый круг, стоит повнимательнее приглядеться к окружающим людям?

– Что касается моего последнего фильма, то я пытался сделать притчу. Но чтобы эта притча была осязаема и читаема, мы рассказали ее так, чтобы все было похоже на действительность. Но в основном эта притча о блудном сыне. Сын покинул отчий дом, взбунтовавшись, и решил жить по-своему. Ушибся, крылышки у него обгорели, вернулся. Помните, как жестоко это написано Рембрандтом? И встал на колени перед папашей, и началась для него история подчинения. Мы не знаем, что было дальше, но знаем, что подчинение – самая мучительная вещь на свете. Эта притча о том, что куда бы мы ни делись и что бы нам ни взбрело в голову, мы вынуждены в конце концов чему-то подчиниться. Но у меня это веселая притча. Это комедия. Потому что на этом свете все – комедия. А все комедии грустные, как вам известно.

– Почему для путешествия героя вы выбрали именно Венецию?

– Венеция – это сказочный город. Это удивительно красивое место. Когда я туда попал впервые, ахнул от восхищения. И я решил привезти своего героя в самую прекрасную декорацию, которая окружает жизнь современного человека, с тем чтобы доказать, что даже и здесь то же самое, что и в самой глухой деревне.

– Печальная картина мира, но хочется все же верить, что где-то есть такое место, куда приедешь и увидишь там счастливых людей, живущих по-другому?

– Вы знаете, есть анекдот про еврея, который пришел в ОВИР. Ему дали разрешение уехать из Советского Союза и спросили его, куда он хочет отправиться. Он крутил глобус так и сяк, а потом спросил: «А у вас нет другого глобуса?».