Чингиз Айтматов

– Чингиз Торекулович, как вы отметили юбилей?

– Я его вообще не отмечал – не хотел друзей морозить (смеется). Отмечу юбилей позже, весной, когда будет тепло и приятно.

– Мы много знаем об Айтматове-писателе, но практически ничего не знаем о вашей семье, детях.

– В этом плане я герой. У меня четверо детей от двух браков. Двое старших мальчиков – чиновники в Киргизии. Дочь учится в Нью-Йорке. До сих пор, правда, не могу понять, что у нее за специальность. По-моему, что-то связанное с социальными проблемами. Иногда она что-то пишет. Правда, на английском. Так что я не могу ее труды оценить. Младший сын учится живописи. В целом я ими доволен. Они нормальные дети. Больше я вам ничего не могу рассказать.

– Недавно от одного писателя услышала фразу: «Первый гонорар подобен первой любви». Можете вспомнить свой первый гонорар?

– Мне сейчас уже важен не первый гонорар, а последний (Айтматов смеется). Но если настаиваете – то первый свой гонорар я получил вовсе не в виде Ленинской премии за повести «Джамиля» и «Материнское поле», как все считают, а намного раньше. Я практически все детство провел в Киргизии, в горах. Колхоз, рядом с которым мы жили, занимался разведением коней. И вот как-то раз к нам привезли племенного жеребца – красавца коня. Но буквально через несколько дней его нашли мертвым – он лежал с раскинутыми ногами и с распухшим пузом. Санитарный врач, прибывший к нам в село для того, чтобы выяснить причины смерти, объясниться с местными жителями не мог. Он не знал киргизского, в колхозе не знали русского. А я знал – потому что до этого жил в России. И вот я в пять лет выступил в роли переводчика. Оказалось, что лошадь умерла от того, что съела незнакомую ей ядовитую траву. Бабушка меня очень хвалила за перевод: она гордилась мной и подарила за труды огромный кусок мяса. Это и был первый гонорар. Мы с друзьями его потом очень быстро съели.

– Сегодня в Москве под книги отведены огромные торговые площади. Продажа их не прекращается ни на минуту, даже ночью. О чем это говорит – в нашей стране начался новый литературный бум?

– Я опасаюсь давать какие-либо оценки, потому как мало знаком с современной русской литературой. Но значительных открытий, коренных поворотов я не вижу. Пока что все выдающиеся достижения русской литературы остались в прошлом, в середине XIX и начале XX века. Если подойти к этому вопросу с точки зрения количества, то да, сейчас наблюдается настоящий литературный прорыв. Хотя, с другой стороны, просто стало больше названий, а тиражи меньше. Вспомните СССР: раньше имен было меньше, но зато тиражи исчислялись миллионами.

– Разве? Мне как-то на глаза попалась цифра: 7 тысяч писателей только в одной советской Москве…

– А сейчас их, наверное, 70 тысяч...

– Но им и не снились те льготы и условия, которые имели советские писатели. И заработать, сочиняя книги, теперь практически невозможно. Так зачем молодые люди стремятся в писатели?

– Я думаю, что писательство – это душевная потребность, которая ищет возможности сказать нечто. Есть люди, которые не могут не писать.

– И вы думаете, что всем этим 70 тысячам есть что сказать?

– А сейчас для многих литература – это что-то вроде «хобби». Когда у человека все есть, он спокойно существует на свои доходы, и ему ничего не стоит заплатить деньги за то, чтобы его издали. Этим во многом и объясняется российский книжный бум.

– Поэтому за рубежом не знают никого из русских писателей, кроме Чехова и Достоевского?

– Я считал и считаю, что русская литература еще благодаря советской волне была и остается мировой литературой. Но выйти на европейские рынки она не может – нет достойных переводчиков. В Германии мои книги почему-то любят. Там даже есть одно издательство, которое специализируется только на издании моих трудов. За последние 9 лет они издали их общим тиражом миллион экземпляров. Это даже для Европы огромная цифра.

– А где вы сейчас чаще бываете – в России, Европе или Киргизии?

– Большую часть я провожу в родной Киргизии. Подолгу живу в Европе. В последнее время все же стараюсь чаще бывать в Москве. Удается делать это по 2–3 раза в год.

– А можно ли вообще читателей делить по национальному признаку? Вот чем, на ваш взгляд, отличаются российские и так любимые вами немецкие читатели?

– Немцы – это чрезвычайно читающая и вникающая нация. Они по своему менталитету, кстати, очень близки русским. В отличие от французов. Те очень уж самодовольны. А в немцах по-прежнему силен коллективистский дух. Но у них более стабильная жизнь, чем у нас. Поэтому они могут уделять литературе больше внимания. А российскому читателю некогда: у него своих забот полно.

– Тем не менее немцам совершенно непонятно такое явление, как высшая школа для писателей – Литературный институт, курсы при котором вы когда-то закончили. На ваш взгляд, Литинститут – это пережиток советского прошлого или он все-таки нужен?

– Несомненно, нужен. Не обязательно, конечно, там выдавать какие-то сертификаты. Но он нужен, чтобы прививать людям профессиональные знания в области литературы и истории. Это школа мастерства, развивающая системный взгляд на мир. Особенно она полезна поэтам, философам. Отказываться от Литинститута нельзя. Плохого, во всяком случае, в нем ничего нет. Его надо беречь. Как, впрочем, и другую российскую литературную особенность – толстые журналы. Я могу твердо сказать: нигде в мире нет таких сугубо литературных периодических журналов. Если мы их потеряем, то потеряем очень многое. Потому что это самый первый опыт общения автора с читателем. Журналы тоже надо беречь. Это одно из самых главных отличий России от прочего литературного мира.

– Чуковский считал, что настоящий писатель должен жить долго – чтобы выразить с помощью художественных средств смысл жизни людей на большой исторической дистанции. Прожить долго сложно, но можно. Но оставаться популярным в течение вот уже полувека – практически нереально. Так в чем ваш секрет?

– Честно говоря, не знаю. Может быть, секрет заключается в мифологичности моего творчества. Легенды, баллады, сказания оказали на меня огромное влияние. Для меня это богатейший источник материала. Я пытаюсь внедрить их в современный контекст. Получается актуальная история. Это ведь только кажется, что современный мир оставил далеко за обочиной все мифы. Я не хочу, чтобы о них думали, что это архаизмы. Мифы просто надо умело использовать. Манкурты – это ведь тоже легенда прошлого. Тем не менее недавно на Манхэттене состоялась премьера музыкальной постановки «Плач матери манкурта». Сейчас она там пользуется большой популярностью. А в Чили, как мне недавно рассказали, есть всего два слова, которые так и остаются непереведенными с русского. Ими так и пользуются в русской транскрипции. Это «спутник» и «манкурт». Я был очень горд, что манкурт сравнили с величайшим изобретением человечества.

– Вы специально встречаетесь со сказителями, записываете легенды?

– Нет. Мне хватает тех сказок, которые мне в детстве рассказала бабушка. Она у меня была потрясающей сказочницей. Я слушал сказки с утра до ночи: тогда ведь не было ни телевизора, ни приемника. А потом она просила меня пересказать сказку ей. А когда я выдумывал что-то свое, очень хвалила меня: гладила по голове, давала что-нибудь вкусное съесть. Так что писательский тренинг у меня с детства есть. Это уже потом, будучи взрослым, я понял, что все сказки бабушка сама сочиняла.

– Традиционный вопрос о творчестве и политике. Скептики говорят, что эти вещи несовместимы. Более того, для писателя занятие политикой – это путь в никуда. Как вы совмещаете литературное творчество с должностью чрезвычайного и полномочного посла Киргизии в Брюсселе?

– Я стараюсь извлечь из своего положения максимальную пользу. Встречи, поездки, вращение в дипломатических кругах, европейский образ жизни дали мне очень многое. Ведь раньше все это было недоступно. В советское время творческая интеллигенция выезжала за рубеж крайне редко. Все загранпоездки решались только через руководство. И даже если мы вырывались за рубеж, наблюдение за нами не прекращалось ни на минуту. Это было тяжко. Я помню, как мы – группа молодых советских писателей – как-то раз оказались на конференции в Бейруте. Цветущий край, надо сказать. А я даже не подозревал, что в нашей группе есть человек, который за всеми нами следил. Все шло хорошо, пока Евгений Евтушенко, уже известный в то время поэт, в одном из ресторанов не позволил себя сфотографировать с бутылкой шампанского наперевес. Этот снимок, естественно, попал во все газеты. Что тут было! Этот «искусствовед в штатском» устроил нам партсобрание, на котором разнес бедного Евтушенко в пух и прах. Как так: капиталистическое шампанское на груди у советского поэта! А сейчас благодаря своей работе я увидел мир. Появилась возможность наблюдать за человеком в куда более широких взаимосвязях с миром, чем раньше. Мне, как писателю, это просто необходимо. Благодаря новым наблюдениям мое мировоззрение существенно расширилось. Да, деревенская проза прекрасна. Она поэтична, романтична. Но она локальна. А русским писателям нужно выходить на просторы мировой литературы. А это не так просто. Вот поэтому-то я и пытаюсь сочетать творческую и дипломатическую службу. Иногда, правда, я в этом раскаиваюсь. Особенно, когда я вижу, что какие-то задуманные мной произведения по-прежнему лежат «в столе».

– Некоторые писатели считают, что духовность российского населения снижается со страшной скоростью. Но, глядя на толстых американцев, прикованных к телевизору, мне кажется, что у нас все еще не так плохо.

– Духовность падает во всем мире. Я думаю, это сказывается влияние Запада. Вернее, того духа прагматизма и индивидуализма, который процветает. Там человек прежде всего думает о своей выгоде и о своем удобстве. Все остальное для него ушло на второй план. Поэтому-то и театр, и литература, и кино – все выродилось и обесценилось. Искусство утратило свои традиции и не нашло пока новых. Я по крайней мере не вижу, чтобы создавалось что-то принципиально новое. Есть много амбициозных личностей, которые заявляют, что они их создают, но я ничего все равно не вижу. В конце концов это приведет к какому-то выходу – ведь бесконечно долго не может продолжаться. Будем надеяться, что хаос породит что-то новое. Я думаю, что так в конце концов и произойдет.

– Какой период в жизни вы можете назвать самым счастливым?

– Годы перестройки. Для меня это был период взлета, период активности, борьбы и смелых надежд. Это был сложный, но одновременно и очень захватывающий период моей жизни. Да, был определенный хаос. Но он был порожден переходом страны из одной системы в другую. Перестройка сделала главное: сумела передвинуть страну без жертв и катастроф. Я часто думаю о том, что в другие времена этот переход непременно сопровождался бы многочисленными смертями и кровопролитием.

– Странно слышать от вас такое. В последнее время стало чуть ли не модным ностальгировать по славному советскому прошлому. Особенно это характерно для жителей бывших советских республик – ведь им в то время жилось несравненно лучше…

– Все, что произошло со странами СНГ, – это данность. Нравится – не нравится, но по-другому уже не будет. Надо думать о будущем. Я, например, являюсь ярым поклонником идеи евразийской интеграции. Мне представляется совершенно необходимым, чтобы наши народы нашли возможности для повседневного объединения. А то сейчас мы объединяемся только от случая к случаю. У нас есть модель для подражания – Евросоюз. Я вам авторитетно заявляю, что Евросоюз – это высшее достижение во всем историческом развитии – и не только Европы, но и всего человечества. Некогда взаимоистреблявшие друг друга страны сейчас забыли о вражде, живут в мире, живут без границ. Из Германии можно спокойно перебраться в Бельгию, из Бельгии – в Голландию, а потом во Францию. И везде себя чувствуешь, как дома. Вот к этому и надо стремиться. Я понимаю, что это непросто, и людям на постсоветском пространстве нужно достигнуть сначала определенного экономического развития. Но у нас есть образец для подражания. А Россия и русский язык – это два самых главных фактора, которые помогут всех нас объединить.

– Кстати, о русском языке. Киргизия – это единственная из стран на постсоветском пространстве, где существуют два государственных языка – русский и киргизский. И это на фоне других стран СНГ, в которых русский язык постепенно объявляется вне закона.

– Я считаю, что республикам надо сохранять и развивать собственные языки, активно пользуясь при этом русским. Задача заключается в том, чтобы попытаться соблюсти этот баланс. Русский язык – это первое средство для объединения и создания евроазиатской интеграции. Это связующее звено между народами и странами. Надо как можно шире распространять систему синхронного перевода с русского на языки СНГ – создавать для этого кадры, вооружать их в техническом плане. Отказываясь от русского языка, политики делают большую ошибку – я в этом уверен.