– «Палату № 6» Чехов создал после поездки на Сахалин, где его поразили «весь этот ужас, грязь, смрад и азиатское невежество». С какими событиями в вашей жизни связано желание экранизировать это произведение?
– У меня, к счастью, пока не было психиатрических приключений или таких, как чеховская поездка на Сахалин. «Палата » – это первая часть трилогии по произведениям русских классиков, которую я давно задумал снять и условно называю ее «Антология русского безумия». Дальше я хочу экранизировать Леонида Андреева... В данном случае то, что мы пытаемся делать, не совсем «Палата №6». Вместе со сценаристами Михаилом Угаровым и Дмитрием Зверьковым мы сочинили персонажей, которых нет в «Палате», но похожие есть в других произведениях Чехова. Главное, считаю, то, что все без исключения герои говорят чеховским языком.
– То есть сумасшедшие в картине все-таки будут?
– У нас есть группа «сумасшедших» питерских актеров (смеется) во главе с Александром Галибиным, Сергеем Бехтеревым и Сергеем Паршиным. Они-то как раз и играют обитателей злополучной «палаты». Но в общем это же история не про сумасшествие, а про русскую душу, про то, как «не надо вглядываться в бездну, а то она начнет вглядываться в тебя», про «мы отдохнем. Мы отдохнем там, за гробом»… У нас, в отличие от Чехова, «Палата» не конец жизни и Громов, каким мы его сочиняем с артистом Александром Галибиным, не шизофреник, а некая «зона», куда попадает доктор Андрей Ефимович Рагин. Собственно, и Рагин у нас немного другой. У Чехова написан конченый человек, за гранью надежды. Алексей Гуськов играет человека, у которого эта надежда есть. Он не агонизирует, а пытается за что-то в этой жизни зацепиться. Поэтому у нас появилась и любовная линия. Любопытно, но когда Антон Павлович закончил свою повесть, он очень сокрушался, что ее не будут читать, потому что там нет любви. Тогда повесть имела скорее социальный эффект. А вот у нас появилась любовная линия. Рагин едет в Вену и знакомится с певицей Ольгой Райской, которую играет Агриппина Стеклова. В общем, персонажи немножко другие, текст сочинен, и не так все будет страшно. Хотелось бы, чтобы эффект от картины был не социально-политический, а нравственно-философский.
– Кстати, о философии. У Чехова есть довольно злая реплика, которую он вложил в уста одного из героев: «В России любят философствовать все, даже мелюзга. Это прекрасное дело для русского лежебоки». Вы, я так понимаю, не избегаете философствования?
– Не избегаем. Но мы стараемся себя сдерживать. «Палата» – это, естественно, литература, и перенесение огромных диалогов Рагина и Громова «о смысле жизни» в кино – вещь проблематичная. Поэтому все знаменитые диалоги решены как путешествие: герои выходят за пределы «палаты». География наших съемок может немного удивить поклонников Чехова: Загорск, Ярославль, Переславль-Залесский, Санкт-Петербург, Вена, Будапешт.
– Чехов написал эту пьесу в 1882 году, у вас же, насколько я понимаю, время действия перенесено в 1904 год. Вы хотели показать Россию на пороге важных исторических событий?
– Да. Мы рассказываем о России на пороге больших событий. Здесь несколько рубежей, смен вех. И ввиду того, что это не буквальная экранизация, а все-таки фантазия по произведениям, мы подумали, что отступления возможны. Кроме того, 1904 год – это год смерти Чехова. Нетрудно догадаться, что следующий, 2004 год официально объявлен ЮНЕСКО годом Чехова (в связи со столетием со дня его смерти). Наш фильм – это дань памяти великому русскому писателю.
– Снимая фильм, вы стараетесь многое делать лично: сами проверяете, ладно ли приклеена борода у Гуськова, показываете, как правильно завязывать платки актерам массовки, и т.д. Боитесь поручить это команде профессионалов?
– Команда есть, и каждый в ней занимается своим делом, но я привык все контролировать сам. Знаете, какой самый страшный сон человека, снимающего историческое кино? Это когда вдруг в кадре на заднем плане пролетел самолет или въехала современная машина. Вот мы, например, снимали огромный эпизод с колоссальной массовкой – 200 человек в кадре, и вдруг по первому плану прошел мужичок с современными часами на запястье. И весь этот эпизод улетел в корзину. Кто-то не проверил, и целый день работы, безвозвратно потраченные деньги, силы – все коту под хвост. А снимали еще и в экстремальных условиях надвигающегося урагана. Нас спасла какая-то высшая сила, потому что Москву сдуло, Ярославль сдуло, а там, где мы снимали, в Переславле, было тихо. Мы вообще нелегко работаем. Экстрима на съемках хватает. Вчера, например, в мороз снимали сцену, где артистка Зоя Буряк гуляет под проливным дождем. Драйв был настоящий: несколько часов лили на Зою ледяную воду из специальных поливальных машин, потом поили ее водкой: грели... Зато нет «туфты», для кино ведь противопоказана ложь.
– Вы привлекаете в массовку и на эпизоды непрофессионалов. Ищете какие-то определенные лица, чеховские типажи?
– Вся комната группы увешана фотографиями не только профессиональных актеров, но и жителей тех городов, в которых мы снимаем. Стараемся, чтобы не было ни одного случайного лица. Хотим, чтобы фактура была почти документальной, потому что нет, по-моему, ничего хуже, чем Чехов в кавычках: с клееными бородами на дачах в плетеных креслах. Тот чеховский цикл, к которому относится «Палата №6», – очень жесткие истории, горькие, настоящие, основанные на глубоком знании жизни, фактуры, людей.
– На театр время остается?
– У меня в конце февраля на сцене МХАТа им.Чехова премьера «Мещан». Пока спектакль отложен из-за съемок, но он частично отрепетирован. Так и разрываюсь: между репетициями в Москве и съемками «Рагина».
– Я на площадке подслушала вашу реплику «Ненавижу обеды и обедающих!». Вы так «плотно» работаете, что ни на что другое не отвлекаетесь?
– Я не ем (смеется). Во время съемок я как паломник в путешествии по святым местам: не ем, не пью, не стою, не сижу, не сплю; и меня раздражает все, что отвлекает от работы. Надо, чтобы все двадцать четыре часа снимали кино, если этого не происходит, то, по-моему, это какое-то предательство и саботаж. Я, знаете, как балерина Майя Плисецкая, которая на вопрос «Как вы поддерживаете такую прекрасную форму, наверное, питаетесь лепестками роз?» ответила: «Нет. Сижу не жрамши». Вот и я сижу не жрамши.
– То есть «хороший художник – это голодный художник»?
– По собственной воле желательно.