Нерукотворные кумиры

«Коридоры кончаются стенкой, а туннели выводят на свет», – пел Высоцкий, подразумевая не только собственное детство, но и выбор, стоявший перед его поколением. Для него не было выбора: «Я из повиновения вышел!..» Его ровесники «шестидесятники» в массе своей держались, по выражению восточных мудрецов, «срединного пути»: рыли туннели, ведущие к свету, но и в высокие коридоры захаживали, пытаясь играть роли мудрых советчиков при власти. Отсюда и хрестоматийное евтушенковское «Поэт в России больше чем поэт». Представители других профессий смело могли заменить слово «поэт» на «артист», «художник», «журналист»... Игры в мессианство привели их к парадоксальному результату: потерпев поражение в командном зачете, порознь они завоевали «золото» в личном первенстве. Поэтому сформулировать кратко и внятно, что за зверь такой «шестидесятник», невозможно, а вот рассказать об уникальности личностей Аксенова и Войновича, Неизвестного и Глазунова, Шнитке и Таривердиева, Карякина и Егора Яковлева, Любимова и Ефремова, Шукшина и Тарковского – очень даже легко!

И книга об Алексее Аджубее лишнее тому доказательство.

Шестьдесят «шестидесятников», работавших с Аджубеем и друживших с ним, нарисовали крайне противоречивый портрет. Амплитуда оценок – от «невольника чести» до «ЦКовского поля ягоды», от «Никитиного зятя-фаворита» до «редактора, каких можно по пальцам счесть». Итог журналистского пути – от «Аджубей блистал отведенный ему срок на журналистском небосклоне… и погас» до «ах, как всем нужен сегодня Аджубей!». Пестрота и противоречивость портрета объясняются, конечно, и тем, что каждая из глав – еще и автопортрет ее написавшего: каждый поведал о том, чему свидетелем был только он. Кто-то общался с Аджубеем в «известинском» кабинете с окнами-иллюминаторами, кто-то в сауне или ресторане. И все же эффект раздвоенности вызван прежде всего трагизмом судьбы Аджубея – тем, что один и тот же человек с газетных страниц громил «космополитов» и прославлял Солженицына, травил старика Эренбурга за его «Люди. Годы. Жизнь» и спасал от закрытия театр «Современник», сочинил очерк «Подорвался на собственной мине», в порошок стирая старого колхозника, посмевшего защищать свою собственность, и закончил редактированием газеты «Третье сословие», певшей гимны частному предпринимательству...

Книга называется «Алексей Аджубей в коридорах четвертой власти». Право, лучше было бы обойтись без числительного. Коридоры, по которым ходил он, и те, где сновали журналисты-«известинцы», располагались все-таки на разных этажах. Он тяготел ко вторым коридорам, поэтому был обречен пасть жертвой власти, на службе которой состоял. Рубаха-парень, вспыльчивый, но отходчивый, вдохновенный, озорной, наивный, вздорный, артистичный (недоучился в школе-студии МХАТ, прежде чем поступил на журфак МГУ, успел сняться в кино) – Аджубей, по мнению мемуаристов «сделал больше, чем мог, но меньше, чем хотел». Названа даже точная цифра его реализации – 25%. Баловень судьбы, в 33 – главный редактор «Комсомолки», в 35 – «Известий», в 40 – он, «бывший всем, стал ничем» вслед за всемогущим тестем Хрущевым и почти до самого конца дней вел приватный образ жизни. Страницы о любви Аджубея к жене Раде Никитичне и к детям, о том, как стоически перенес он в течение одного года два пожара на даче, – быть может, самые пронзительные и самые убедительные в книге. Мемуаристы не умалчивают о поступках Аджубея, не делающих ему чести, но единодушны в том, что о нем вполне можно сказать словами Тютчева: «Там человек сгорел».

Журналистика была для него не ремеслом, не средством к существованию, не карьерным трамплином, но призванием и крестом. В книге приведены два пронзительных высказывания Алексея Ивановича о нашей профессии. Первое – из беседы с новоиспеченным сотрудником в начале 60-х: «Газета – Молох, который безжалостно может стереть любого!» Второе замечание – из интервью, данного в 93-м, за несколько дней до смерти: «Если в журналистике исчезает доброта, бал в ней правят проходимцы». Поневоле кажется, что Аджубей в первом случае имел в виду себя, а во втором – тех молодых да ранних борзописцев, которые поносят в печати «шестидесятников», дабы за их счет самоутвердиться.

Евгений Евтушенко в их тире – любимая мишень. Честно говоря, он сам подает поводы для каждого нового залпа. С первых публикаций в аджубеевской «Комсомолке» он будто бы хочет объяснить читателю, что в действительности гораздо масштабнее, чем даже сам о себе думает. «С должности Евтушенко меня никто не снимет», – заявил он перед субботним концертом. Что правда, то правда... Но, если задуматься, в отечественной словесности ХХ века не было другого человека, чья самореализация (в полную противоположность Аджубею) вчетверо, если не вдесятеро, превзошла даже самые смелые ожидания. Когда еще не был заново отстроен храм Христа Спасителя, ходил анекдот: «Если на месте бассейна решат опять возвести храм, для этого потребуются стройматериал, одни сутки и Евтушенко».

Молодым да ранним он не может не напоминать музейный экспонат. Им странно представить, что печататься Евтушенко начал еще при Сталине. Но с каким азартом он обыгрывает кумиров молодняка на их же поле! Кто из них может похвастаться стихами, положенными на музыку самим Шостаковичем? Кому из них удалось уговорить вести свой концерт самого Михаила Задорнова? Чье турне, взяв старт на Сахалине, финиширует в Кремле? Можно любить или не любить Евтушенко, любить его стихи 60-х и не любить все, чем он занимается в последние годы, но пусть кто-нибудь попробует сделать лучше. Сомнительны по части вкуса его попытки вливать молодое вино в ветхие мехи, придавать русской литературе начала ХХI столетия то же значение, которое она имела в середине века ХХ, эксплуатировать свои, времен поэтических вечеров в Лужниках в 60-х фишки и приколы. Но глядишь на него – и рука тянется снять шапку, настолько он обаятелен. Евгений Александрович мог бы повторить за Аджубеем жесткую фразу о Молохе и печальную сентенцию об исчезающей доброте, применительно не к журналистике – ко всей изящной словесности. И был бы прав. И вдвойне был бы прав – прибавив: «Но, пока я жив, я этого не допущу». Так что флаг ему в руки...

Совпавшие в коротком, в несколько дней, отрезке времени книга воспоминаний об Алексее Аджубее и вечер Евгения Евтушенко в Кремле наводят на мысль о том, что «шестидесятничество» – подарок судьбы стране и всем, кто жил в те годы и хранит о них добрую память. На Россию тогда просыпался щедрый звездопад. Командное первенство – да, проиграли. Но, может, оттого каждый и сумел стать тем, кем стал, что начинали командой. Незаурядные личности есть и в нынешней молодой генерации, только маловато их. Или нам это лишь кажется – из-за того, что они разобщены, нет у них общей высокой цели, общей утопической идеи?

Встретимся через полвека – поймем…

60-е – подвиг или миф?

Наум КОРЖАВИН, поэт, гражданин США: – Есть всегда реальность, из которой личность выходит в вечность. Вот про Окуджаву сказать «шестидесятник» – по-моему, неверно в принципе. Он из 40-х, по происхождению своему, что ли. Но когда ему устраивали в 60-х разные обструкции, им просто было удобно пригвоздить его к тому, избитому во всех смыслах ряду. Не его одного – многих к нему пригвождали. Себе на беду…
Что касается Жени Евтушенко – вообще я не любитель открещиваться от старых друзей. Что ни говори про Женю – там есть и много дребедени, и живого тоже много. Главным его недостатком всегда было вовсе не то, что у него был роман с властями, а то, что у него был роман с читателем. Этого себе нельзя позволять. С властями – никуда не денешься, а романов с читателями у поэта быть не должно…

Андрей БИТОВ, писатель: – Меня неправильно причисляют к «шестидесятникам». Потому что я питерский человек, а в Питере все разрозненно, одиноко, никакой не было в 60-х оттепели – мороз по болотам прошел с обкомовским дыханием, и все замерло. Мы не выбились, а завидовали каждой московской славе, которая возникала в одну секунду. Хороший был человек Никита Сергеевич: хлопнет на тебя кулаком – и ты знаменит на весь мир…
Когда вдруг начали «шестидесятников» ругать – стали заодно и про меня писать, будто я закапывал ордена у себя на участке, государственные премии и что-то еще. Как реагировать? Раз отреагируешь высокомерно, другой раз пошлешь подальше, в третий раз в тебя попадет… Надоело.
Но как-то раз попал я в Берлин. И мальчик, сын приятельницы, там живущей, для моей книжки нарисовал картинку – я попросил. Рисует и спрашивает: «Андрей, правда, что у тебя тоже есть маленький сын?» – «Правда», – говорю. «С какого года?» – «С 88-го». – «Это хорошо». – «Чем же хорошо?» – спрашиваю. «Значит, самостоятельный». – «А я, по-твоему, не самостоятельный?» – «Не-а». – «С какого же времени, по-твоему, начались самостоятельные?» – «С 85-го». – «А ты с какого?» – «С 85-го»… Вот – к вопросу о поколениях. Не будем слишком ругать «шестидесятников» и не будем слишком уж подлизываться к будущему. Будем просто ждать самостоятельных людей…