Галина Вишневская

–Прошел год, с тех пор как вы продали свое огромное имение в Америке и открыли в Москве Центр оперного пения. Судя по всему, теперь вы окончательно вернулись в Россию?

– Да, продали имение. Много лет назад Слава его купил, назвал «Галей» – даже на американских картах это имя было. Как теперь имение называется, не знаю... Нет, в Россию вернулись не окончательно. Мы с Ростроповичем живем и в Париже. У моей младшей дочери и ее четырех детей под Парижем дом. А Ольга – старшая – с двумя детьми давно обосновалась в Нью-Йорке. Обе они замужем за иностранцами. Куда же мне деваться?! Там я бабушка и мать большого семейства. Шутка ли, шесть внуков. Забот много. Нужно дом содержать, за всем следить. Вот и получается: месяц живу здесь, месяц – за границей.

– В Париже у вас только семейные заботы или есть и музыкальные проекты?

– Только семейные. Хватит того, что здесь, в Москве, я работаю как лошадь. Приезжаю туда – на меня наваливаются семейные дела.

– Жалеете, что покинули Америку?

– Эмигрировать из СССР мы никогда не собирались. Это была огромная ломка жизни. Нужно сказать спасибо советской власти за то, что мы стали состоятельными людьми. Слава Богу, что все так обернулось, ведь могло быть иначе. Высылали-то нас из страны не для того, чтобы мы там разбогатели, а для того, чтобы за границей сгнили.

– Помню, когда в девяностых вы вернулись в свой дом в Газетном переулке, Ростропович показывал нам, журналистам, хрустальную вазу с соленым огурцом внутри. Он говорил, что подарил ее вам на свадьбу, и она простояла в квартире все то время, которое вас не было в стране. Что это за история была?

– Да, Мстислав Леопольдович подарил мне вазу с солеными огурцами, а сверху над огурцами были ландыши. Давно это было, еще в Праге, когда он за мной ухаживал. Это была моя первая поездка за границу. Четыре дня ухаживал, и этого хватило, чтобы я вышла за него замуж. Вот я так сбилась с пути (смеется). Сорок семь лет назад.

– Как вы относитесь к переменам в России?

– Эти перемены мне более заметны, чем многим россиянам, потому что у меня есть возможность смотреть не только изнутри, но и со стороны. С каждым новым визитом в Россию я вижу, как стремительно она меняется.

Тут чуть ли не через дом рестораны открылись, магазины новые – все это вполне на европейском уровне. На мировом уровне продукты, одежда... Другое дело, что не всем это по карману, но так ведь и на Западе не всем. Но все же европейские цены – это одно, а российские зарплаты – это совершенно другое. Я, например, как народная артистка Советского Союза, получаю пенсию 1500 рублей. Это 50 долларов, а может, и меньше того. Разумеется, на эти деньги я не могла бы жить.

– А люди меняются?

– Да. Меньше стало пьяниц на улице. Не знаю, может, они все уже спились? Но что их меньше стало, сразу бросается в глаза. А в ресторанах, когда войдешь, уже не встретишь той самой русской гульбы, знаете, когда орут, пьют, едят и дым коромыслом.

–А больше ли стало свободы?

–Знаете, свобода –понятие очень специальное. Например, хороша ли свобода показывать по телевизору, извините, голый зад?! Я считаю, это не свобода, а порнография! Для таких случаев, я считаю, обязательно нужна цензура. Раз на российском телевидении интеллигенция (а там ведь не колхозники) не дошла своим умом, что можно делать, чего нельзя, значит, надо вводить цензуру.

– А в музыке, поэзии...

– То же самое, порнографии не должно быть. Говорят, запрет порнографии – это запрет свободы. Но свобода это и есть умение себя ограничивать, понимая: вот это можно, а это нельзя.

– Но в свое время вы ведь именно от цензуры спасали Александра Солженицына и других...

– Да. Но здесь дело не в политике. Есть моральные границы, которые нельзя переходить. Если человек сам себе барьер не может поставить, значит, надо заставлять это делать. Нельзя же развращать детей и молодежь, губить поколение.

– А кто должен этот барьер, по-вашему, ставить?

– Лучше всего, если человек сам себе. Должно быть так воспитание поставлено, чтобы человек был сам себе цензором. Если нет, то государство должно за это браться. Например, я бы хотела, чтобы государство запретило развращение детей, которым строить будущее России.

– Кстати, после 11 сентября у ваших детей и внуков не возникло желание приехать жить в Россию?

– Теперь я боюсь их сюда привозить. Страшно сейчас везде. Я не понимаю, что вообще происходит в мире. Кругом терроризм, камикадзе по улицам ходят. Ужас какой-то! Подойдет какая-нибудь тетка, накачанная наркотиками, взорвет себя и заодно еще человек 20. Сейчас не знаешь, куда от терроризма деваться. Это же совершенно новое явление, никто и предвидеть не мог, что кому-то в голову придет взрывать чуть ли не стоэтажные дома на глазах у всего мира. Я сама по телевизору это смотрела. Слава Богу, там никого из наших знакомых не было. Страшно стало жить на свете.

– Не так давно ваш супруг отказался выступать в России после некорректной критики в прессе. С тех пор его позиция не изменилась?

– Слава часто бывает в Москве и Питере, но выступать не хочет. Знаете, хамство прессы не все люди способны переносить. Я бы на его месте просто двинула бы этого журналиста как следует при встрече. А Ростропович на это не способен.

– И часто вам приходится пускать в ход кулаки?

– Да нет, не могу сказать, что у меня были такие ситуации, когда нужно было бы защищаться, вступать в рукопашную. Совсем наоборот – все спокойно. Вот видите, у меня уже год как театр функционирует, причем очень хорошо. Мы уже поставили оперу «Руслан и Людмила» в прошлом году. На следующей неделе мы выпускаем «Царскую невесту».

– Не расскажете об этом проекте подробнее?

– Сейчас у нас заканчиваются последние репетиции. Ставят оперу дирижер Владимир Понькин и режиссер Иван Поповски из театра "Мастерская Петра Фоменко". Мне очень нравится, как он работает с артистами. Должно очень интересно получиться. Посмотрим.

– А Мстислав Леопольдович приедет на премьеру?

– Не знаю, он ведь сейчас в Лос-Анджелесе. Он там дирижирует новой оперой, которую написала американка. Оперой о семье Романовых. Кстати, роль Распутина там исполняет Пласидо Доминго.

– Русская культура на Западе все так же популярна, как и десять лет назад?

– Всегда популярно то, что запрещают. Когда в Советском Союзе бульдозерами катали картины, работы наших художников вывозили за границу чуть ли не через Северный полюс. Тогда на русское искусство там был баснословный спрос. Сейчас запретов нет: пиши себе картины и вези куда хочешь, только попробуй теперь этим кого-нибудь заинтересовать. А как раньше у нас было с литературой?! Когда все было запрещено, мы читали с фонарем под одеялом. Читали между строк в метро и автобусах. Теперь никто не читает – «самая читающая страна в мире» исчезла. Серьезная литература не интересна только потому, что ее можно читать. В этом смысле, наверное, теперь тоже цензура могла бы помочь. Но если серьезно, то теперь и Запад, и Россию можно завоевать только мастерством, и это не так уж и плохо.