Министерство спутало культуру с цензурой

Как известно, в конце июля в департаменте кинематографии Министерства культуры состоялся первый питчинг – открытая защита кинопроектов, претендующих на государственную поддержку. Хорошее начинание, как говорил герой «Созвездия Козлотура». Но все оказалось далеко не так прозрачно, как было обещано.

Прежде всего поразили результаты: в число избранных вошел проект известного музыканта, но слабого режиссера Гарика Сукачева про чемпионку в синхронном плавании, но не попал проект уже зарекомендовавшего себя в режиссуре выдающегося сценариста Александра Миндадзе «Милый Ханс, дорогой Петр» о советском инженере и его немецком коллеге, прибывшем в командировку в СССР на стекловаренный завод перед самой войной, хотя за него, как выяснилось, проголосовали большинство членов экспертного совета по игровому кино.

Как сразу же предположили наблюдатели, проект оказался за бортом по идеологическим мотивам. Подозрение в «исправлении» результатов голосования упало на министра культуры Владимира Мединского, считающего себя историком. Разразился скандал, и через три недели (!) после инцидента директор департамента кинематографии Вячеслав Тельнов был вынужден выступить с заявлением, что проект был отклонен не Мединским и не им самим, а «военно-историческим» и «социально-психологическим» советами при министерстве, которые сочли, что он «не соответствует историческим обстоятельствам».

Возникает естественный вопрос: когда же два этих совета изучили сценарий Миндадзе и дали свои заключения? Сделать это в коротком промежутке между окончанием питчинга и объявлением его результатов они никак не могли, а если отвергли проект раньше, почему об этом не было объявлено до питчинга или сразу же после него?

Но самое интересное то, что кинематографическая общественность узнала о «параллельных» советах и об их праве отклонять кинопроекты лишь из заявления Тельнова. Более того, в поисковых системах Интернета и в поиске на сайте самого Министерства культуры все ссылки на эти советы относятся к инциденту с Миндадзе.

Если отказаться от мысли, что новые структуры, как подпоручик Киже, существуют лишь виртуально, остается предположить, что их срочно учредили, дабы придать решению министра видимость коллегиальности, или же они были тайными, а их существование министерство раскрыло лишь задним числом. Так или иначе, об этих советах не известно ничего, кроме того, что они есть. Между тем было бы весьма интересно узнать, каков их состав, какими положениями они руководствуются и как принимает решения сия трехглавая (или четырехглавая, если посчитать еще и голову министра) экспертиза. Что она будет делать, если, к примеру, историки проект одобрят, а кинематографисты с психологами отвергнут? А если трем головам он понравится, а четвертая запротестует?

Никто не спорит с тем, что государство не то что имеет право, а обязано со вниманием рассматривать проекты, авторы которых запрашивают его поддержку. Вопрос в том, кто и как производит отбор – кинематографисты на основе своего профессионального опыта или надзиратели по принципу «кабы чего не вышло».

Именно этот принцип восторжествовал в случае с Миндадзе. Назвавшийся членом военно-исторического совета доктор наук Михаил Мягков заявил (в интервью Газете.ру), что, если фильм будет снят, у зрителя «может создаться впечатление», что СССР и Германия готовились укреплять свою дружбу и сотрудничество «вплоть до совместного нападения на другие страны», что «авторы фильма перешли ту грань искажения, вследствие которой могут сформироваться неверные представления о нашей истории» и что лично ему «было бы стыдно», если бы его дети увидели такой фильм.

Доктор исторических наук, видимо, не подозревает ни о том, что детям разрешается смотреть далеко не все фильмы, ни о том, что любой ребенок при помощи Интернета поймает его за язык, обнаружив подробную информацию о размерах военно-технического сотрудничества двух стран. В частности, о том, что после пакта Молотова – Риббентропа в Германию была отправлена специальная комиссия из 48 высококвалифицированных специалистов, которые «побывали на крупнейших германских предприятиях: заводах, судоверфях, полигонах», что в 1940–1941 годах «Германия поставила СССР 6 тыс. 430 металлорежущих станков на 85,4 миллиона рейхсмарок» и «целый авиационный полк» из 30 самолетов. Есть и сообщение о том, что перед началом войны «семьи германских дипломатов, а также германские специалисты в спешном порядке начали выезжать на родину».

Надо ли объяснять доктору наук, что раз специалисты стали выезжать – значит, до отъезда работали в СССР и что из вышесказанного следует, что предвоенное сотрудничество в технической и военно-технической областях между СССР и Германией имело место в гораздо больших масштабах, чем описано в сценарии Миндадзе, который вообще не о том.

Еще поразительнее критерии, которыми руководствовался военный эксперт: «продолжая логику фильма», «у зрителя может сложиться впечатление, что...» и «мне было бы стыдно, если бы мои дети…». Чтобы показать, насколько абсурдны подобные рассуждения, продолжим «логику» самого историка: «Мне было бы стыдно, если бы мои дети увидели фильм «Андрей Рублев», где по экрану бегают голые женщины, а русские князья вопреки исторической правде ослепляют строителей храмов». «У зрителя, который посмотрит фильм «Цитадель», может сложиться впечатление, будто Советская Армия, разгромившая гитлеровские полчища, воевала черенками от лопат». «Продолжая логику эпизода братания немецких и русских солдат в фильме «Обломок империи», можно заключить, что царская Россия намеревалась заключить мирный договор с кайзеровской Германией и повернуть войска против стран Антанты». Как вам такая экспертиза?

Но и это еще не все. Коль скоро можно отказывать проектам в господдержке из-за действительного или мнимого «несоответствия историческим обстоятельствам», что делать с сотнями исторических фильмов, снятых за 105 лет существования российского кино? Например, с «Броненосцем Потемкиным», в котором есть расстрел на Одесской лестнице, хотя в действительности его не было – запретить к показу, вырезать сцену или снабдить ее титром: «В действительности расстрел не производился»? А как быть с «Иваном Грозным», на «исторические ошибки» которого указал сам товарищ Сталин? Может, просто закрыть Госфильмофонд, сохраняющий бесчисленные «фальсификации истории»?

На самом деле «исторические ошибки» и «несоответствие историческим обстоятельствам» – всего лишь прикрытие для отказа в госфинансировании проектам, освещающим историю не так, как хочется тем, кто присвоил право говорить он имени государства и народа. «Да, но это же не мешает авторам найти частные деньги на производство фильмов», – слышится в ответ. Мешает, и еще как: частные инвесторы, во-первых, боятся задеть интересы власти, а во-вторых, понимают, что профинансированному ими «отказнику» могут не выдать прокатное удостоверение. Что это, если не политико-идеологическая цензура?

Когда лжец говорит, что он не лжец, это софизм. Когда исполнитель цензорских функций заявляет (как заявил упомянутый выше Мягков): «Я против любой цензуры» – это либо недоумие, либо грубое лицемерие. Лицемерие, причина которого более чем понятна: цензура запрещена российской Конституцией, против которой не смеет возразить, но которую упорно пытается обойти Министерство культуры, на глазах превращающееся в Министерство цензуры.

Автор – кинообозреватель «НИ»