Каков приход – таков и поп

«Это крепкий, тихий и темный старичок, с убеждением проповедующий перед «господами» своего села на тему: «Несть бо власть аще не от бога». «Батюшка справлял Пасху и не помнит уже, выходя из избы (где его усердно угощали), ни о «господах», ни о власти от бога. Вряд ли он помнит и самого себя, даром что в ризе, даром что перед ним несут крест и икону». Картину с такими безнравственными выпадами против церкви просто нельзя показывать публике. Странно, что ее автор еще получает дотации от государства.

Если вы думаете, что речь идет о «Левиафане» Андрея Звягинцева, о том праведном гневе, который вызвал образ коррумпированного священника, вы слегка ошиблись эпохой. Эти слова написаны критиком Владимиром Стасовым почти полтора столетия назад. И относятся они к картинам Василия Перова 1861 года «Проповедь на селе» и «Сельский крестный ход на Пасхе». Последнюю цензура сняла с выставки (по сути, запретила ее «прокат»), но это не помешало Перову сразу же отправиться в заграничную поездку за счет Академии, а Третьякову немедленно приобрести полотно. Теперь это все классика в Третьяковке.

То, что делал Перов в живописи, Звягинцев переложил на язык кино: размашисто выписал образы «пореформенной» России. Вот «старый выжига из военных, грубый и бездушный, безжалостный давитель и взяточник, смотрящий на крестьян, как на скот». И это не про киношного мэра, а про чиновника, фабрикующего дело на перовской картине «Приезд станового на следствие» (1857 год). Кстати, и Звягинцева, и Перова критика обвиняла в одном и том же: в схематизме, в «общих местах», в пессимизме и констатации всесильности зла. Но больше всего и тому, и другому досталось, конечно, за церковь. То, что власть и чиновничество продажны, – ни для кого не новость, но то, что в государственном спектакле под маской благочестия участвует священник – это осквернение духовных ценностей.

Само собой, Перов был не первым, кто вывел образ священника в неприглядном виде. В дореволюционном фольклоре и анекдотах и попы, и монахи сполна получали за двуличие. Интересно, что в светской живописи образ иерарха церкви существовал в трех ипостасях: либо на парадном портрете (в подражание аристократам), либо в исторических композициях (когда он «аккомпанирует» царю), либо в сценах, бичующих пороки, а заодно и самого священника. И везде это дородный типаж, служащий государству. Лишь Нестеров попытался представить отца Павла Флоренского в ином виде – как мыслителя, совестливого и не кичащегося своей правотой. Но сделал он это тогда, когда было уже поздно.

Иными словами, покажи Звягинцев свой фильм где-нибудь в 1860-е годы, особого шока не было бы. В 1833 году граф Уваров уже спаял воедино самодержавие, православие и народность. Каково государство – такова и церковь. Каков приход – таков и поп.

Парадокс в том, что буквально лет десять-двенадцать назад мы пережили момент, когда церковь была еще не закостенелым институтом. Когда она была совестью нации (по крайней мере, совесть эта болела, требуя воздаяния за советские гонения). Когда в лоне церкви еще было возможно дискутировать по важным вопросам, когда она привлекала ученых и философов. Куда все это ушло? Был ли это просто период становления, а теперь все как надо? Андрей Звягинцев как человек чуткий и склонный к религиозным исканиям поставил самый неутешительный диагноз последнего времени. Ровно сто лет назад об этом же писал Лев Толстой в своем ответе Синоду на отлучение: «Я действительно не верю в то, во что они говорят, что верят. Но я верю во многое, во что они хотят уверить людей, что я не верю. Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего».

Автор – арт-обозреватель «НИ»