Тренд времени: музей им. Пушкина перестаёт быть только музеем

Сергей Иванович Щукин, имя почти нарицательное — главнейший русский собиратель искусства и меценат, — покинул Россию по поддельному паспорту в августе 1918 года, а его национализированная (то есть попросту отобранная) коллекция была выставлена в Первом Музее Новой Западной Живописи. Кстати, Сергей Иванович не стал даже пытаться получить у Советов хоть часть своей коллекции обратно: во-первых, он был настоящим филантропом, а во-вторых, был по-настоящему умён и посему догадывался о перспективах подобной тяжбы.

Второй Музей новой западной живописи был создан на основе коллекции Ивана Морозова и открыт сто лет назад в здании Морозовской городской усадьбы на Пречистенке, 21. Четыре года спустя (1923) оба музея были объединены, и Музей нового западного искусства в 1925 году стал филиалом Государственного Музея изящных искусств. В 1932 году, году знаковом, так как именно тогда началась жестокая борьба властей со всяким формализмом в искусстве, судьба Музея нового западного искусства повисла на волоске: его директор, Борис Терновец, писал: «Москва… цитадель мировой революции, столица мирового пролетариата. В её стенах должен находиться музей, где в противоположность мощному строительству, грандиозным успехам социалистического государства, должны быть показаны упадок, кризис, разложение, безысходные тупики буржуазного общества». Это лукавство лишь ненадолго отсрочило гибель музея. В марте 1948 лично Сталин подписал постановление Совмина о ликвидации Музея, и его полотна были распределены между ГМИИ и Эрмитажем.

Сегодня Москва, слава богу, уже не цитадель мировой революции, а столица мирового потребления искусства: Эдвард Мунк кричит в Третьяковке, итальянский haute couture шелестит в Музее декоративно-прикладного искусства, в «Гараже» встречают ангела Кабаковы.

Но самое калорийное выставочное событие этого лета, безусловно, выставка в ГМИИ им. Пушкина: «Щукин. Биография коллекции». Над внешним видом экспозиции работали архитекторы Кирилл Асс и Надежда Корбут, за типографику отвечала каллиграф Наталья Торопицына (и её надписи достойны отдельной выставки, вне всяких сомнений), а кураторами выступили Марина Лошак, Наталья Александрова, Александра Данилова, Светлана Загорская, Виталий Мишин, Алексей Петухов, Анна Познанская и Вадим Садков.

Как и всякое крупное событие, выставка эта наполовину состоит из предвкушения и ожидания, каковые символизирует длинная очередь, часа эдак на два, нарядных и слегка взволнованных людей. Мне вот пришлось простоять ещё и поболе, то есть вполне достаточно, чтоб вдоволь насмотреться на колоритнейших персонажей и поразмышлять о том, чем же стал Музей для людей конца десятых годов двадцать первого века.

Так вот.

Музей, безусловно, перестал быть только храмом искусств, как его величали раньше. Вобрав в себя элементы театра (ткань на колоннах ГМИИ чем-то напоминает занавес), аттракциона (все эти спецэффекты и места для селфи), и даже метафизического… ресторана. Мне показалось, что люди стали одеваться в музей чуть продуманнее, чем раньше, и задерживаться в залах чуть подольше. Промёрзнув в очереди, конечно, уходить не хочется, хочется и себя показать и на других посмотреть. Да и огромность демонстрируемой коллекции (точнее — коллекций) располагает к длительному разглядыванию, к неторопливой прогулке по залам, где каждый задерживается у любимых работ и не желает отходить, от чего возникает эдакая интеллигентная, хм, давочка. Некоторые посетительницы даже одеваются в тон любимых картин и устраивают фотосессии на их фоне. Кстати, говорю я об этом не в рамках традиционного брюзжания, а наоборот, с некоторым восхищением: поход в музей стал интерактивен в прямом смысле, прямее некуда! «Жизнь коротка, искусство долго, но в схватке побеждает жизнь!» — как писал Пригов.

Кураторы устроили нам встречу с давно знакомым, много раз виденным и оттого, наверное, таким родным: розово-голубой Пикассо, нежно светящийся Дега, пламенеющий Матисс...

Однако особым, даже скорее любовным, вниманием пользуются экспонаты из коллекции Дмитрия Ивановича Щукина - «Женская головка» Франсуа Буше, «Натюрморт» Юриана Ван Стрека, «Амур со стрелами» Антониса ван Дейка и тому подобные сладкие десертные блюда, столь любезные сердцу обывателя всех времён. Простому горожанину приятен вид расшитого золотом бархата, любопытны старинные экзотические щупы для муки (из коллекции Петра Ивановича Щукина), и невольно пробуждается глубоко в груди зло высмеянное Ильфом и Петровым «Эх! Люди жили!»

Однако, аттракцион со «шпалерной развеской» живописи выглядит довольно утомительно. Как ни увлекательно почувствовать себя Щукиным времён расцвета (да любым из братьев-коллекционеров, но особенно — Сергеем Ивановичем), но милосердие к зрителю хорошо бы проявить: часть работ, висящих в верхних рядах, видна плохо, как ни печально это признавать. И хоть этот способ показа работ имитирует развеску полотен в щукинском особняке на Знаменке, но как же тяжело всё это разглядеть!

Впрочем, методы и тренды экспонирования меняются стремительно — полутьма медленно, но верно поглощает выставочные залы музеев всего мира, пора отвыкать от возможности изучать живопись при почти что дневном свете. Вчерашний день, извините за невольную игру слов…

Вот и матиссовский танец надвигается на нас из темноты, пугая некоторых неподготовленных граждан вплоть до испуганного крика (наблюдала я там и такое).

Прощаться с выставкой, однако, никому не хочется: толчея у прилавка музейного магазина показывает, что музей заменил не только театр и парк развлечений, но и турпоездку. Людям охота вернуться в серую обыденность не с пустыми руками, а хоть с магнитиком, хоть с открыткой. С чем-то, что напомнит о том громадном, необъятном, что заполнило залы Музея на эти летние месяцы и позволило взглянуть на одну из лучших коллекций мира через призму судьбы её собирателя.