Принуждение к открытости: как государство вмешивается в частную жизнь своих граждан

Госдума практически приняла закон об ЛГБТ. А именно - ввела запрет на пропаганду ​ нетрадиционных сексуальных отношений и распространение информации, которая может вызвать желание сменить пол.

Пока она его принимала, я смотрела на происходящее, что называется, со смесью сложных чувств.

С одной стороны, я смотрела на это дело как сексолог. И из этой точки мне хотелось сказать: «Друзья, нетрадиционная ориентация – это как цвет глаз. От пропаганды не зависит примерно никак, и то, что вы пытаетесь сделать – абсолютная чепуха, не говоря уж о совершенно людоедских замашках».

С другой стороны, я смотрю на это как человек, осваивающий системную терапию, и происходящее ярчайшим образом иллюстрирует законы взаимодействия систем.

Точнее – закон о том, что чем герметичнее система закрыта снаружи от большого мира, тем более размыты границы внутри нее, и наоборот – чем система открытее, тем четче соблюдаются внутренние границы внутри нее.

Сейчас Россия делается все более и более закрытой страной – разрыв старых экономических и политических связей, запрет соцсетей, сложности с получением виз в ряде стран и тому подобное (что я вам рассказываю, вы и без меня это видите). Одновременно с этим можно наблюдать, как государство все активнее начинает вмешиваться в жизнь граждан: то не говори, это не читай, так не думай, спи с тем, с кем мы скажем.

Вмешательство государства в частную жизнь граждан сказывается не лучшим образом на связях между этими самыми гражданами. Историческая память о доносах за последние 9 месяцев оказалась подтверждена свежими примерами этих самых доносов. И в такой обстановке люди становятся менее откровенны друг с другом, дистанцируются, и связи рвутся. Получается занятная конструкция: на мировом уровне Россия делается всё более закрытой и отключенной от других систем, - на внутреннем уровне в системе, наоборот, происходит принудительная открытость и десакрализация частной жизни. Это провоцирует участников системы стать более закрытыми друг от друга, но те, с кем вы на одной волне, делаются вдруг очень близкими, и уровень открытости и​ откровенности может быть фантастическим.

С профессиональной точки зрения это очень любопытно фиксировать, но с человеческой – ​ очень трудно видеть, в какую сторону двигается процесс, особенно если свобода у тебя где-то там в жизненно важных ценностях.

Поэтому как специалист я испытываю интерес, а как человек – ​ ужас, перемежающийся с приступами отчаянного упрямства.

Ещё (признаваться так признаваться) помимо профинтереса и человеческой горечи я испытываю приступ странного облегчения. Дело в том, что я – так называемый ЛГБТ-friendly терапевт. Это означает,​ что я работаю с представителями секс-меньшинств.

И я помню случаи, которым по несколько лет – достаточно типичные, чтобы я могла их упомянуть в этом тексте. Случаи эти были связаны с чувством отвергнутости и исключенности у тех, кто совершил каминг-аут, и​ страха у тех, кто сохранял свою ориентацию в тайне, и крайне высокой фоновой тревогой и ​ чувством небезопасности – у тех и у других.

Сильная тревога – так себе чувство, люди его не любят и в терапию носят регулярно. Задача терапевта – вместе с клиентом выяснить, про что эта тревога, ​ насколько она адекватна существующей ситуации, и на основании этого решать: или мы ищем, как ее снизить, или смотрим, как её конвертировать в действия.

С одной стороны, было совершенно очевидно, что значительная часть проблем ЛГБТ-клиентов была связана со средой, но тогда, несколько лет назад, было непонятно, насколько агрессивной может быть эта среда.

И поэтому, когда на консультациях меня спрашивали: «Может быть, нам уехать? Как вы думаете, насколько безопасно быть геем в России?», я отвечала что-то стандартное про то, что психологи не дают советов и предлагала в оценке рисков опираться на факты. После анализа фактов выходило, что Россия не самая ЛГБТ-friendly страна, и люди могли принимать решение «уехать-остаться» на основании реальности.

И все равно я и тревожилась, и сомневалась в себе, и носила эти случаи к супервизорам, чтобы перепровериться: может, я утратила профпозицию и из терапевта превратилась в тревожный сырок? Может быть, я преувеличиваю? Супервизоры сочувствовали и говорили: ​ «Нет, Катя, вы не ошибаетесь, всё так и есть». Тогда я успокаивалась и провожала тех, кто решился на отъезд, со спокойным сердцем.

Я вспоминаю об этом сегодня, из совершенно другой реальности, которая за последнее время неузнаваемо изменилась, и думаю: слава богу. Слава богу за то, что тогда удалось не поддаться импульсу преуменьшить раздающиеся тревожные звонки.

Слава богу, что часть тех, с кем я работала, успели уехать.

И дай бог сил всем, кто остался.