Между царем и богом: к чему ведет клерикализация российской власти

Исследований о сакральности самодержавия, о царе-предстоятеле поместной церкви не на протестантский, а на языческий манер предостаточно. Но если говорить об основах иудео-христианской цивилизации, то обращаться надо к временам существования монотеизма в абсолютном языческом окружении. Когда говорят о Песахе как о празднике свободы, имеют в виду исход. Между тем залог свободы - в обретении земли и государства, основанного на законе. Именно это выделяет Израиль в окружающем его океане многобожия и сакрализации власти, именно поэтому в монотеизме заложены основы свободы и прав человека как высшей ценности иудео-христианской цивилизации:

«Но когда он сядет на престоле царства своего, должен списать для себя список закона сего с книги, находящейся у священников левитов, и пусть он будет у него, и пусть он читает его во все дни жизни своей, дабы научался бояться Господа, Бога своего, и старался исполнять все слова закона сего и постановления сии; чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его, и чтобы не уклонялся он от закона ни направо, ни налево, дабы долгие дни пребыл на царстве своем он и сыновья его посреди Израиля.» (Втор 17:18-20)

России подобное всегда было чуждо. Появление иконы с изображением Сталина и призывы одного из идеологов «Молодой гвардии Единой России» прижизненно канонизировать Путина были абсолютно логичны и органичны. Как и светлые образы Путина и Сталина в росписи главного храма Вооруженных сил России, а в качестве реликвии – фуражки Гитлера. Не храм, а капище.

Клерикализация власти и социума шла все эти годы, но она не означала ее христианизации, скорее, отсылала наблюдателей к синодальному периоду русской истории, который сейчас кажется уж слишком либеральным по отношению к Церкви. Русский парламентаризм был антиклерикален: хотя до революции в Государственной думе разных созывов священников было много, но они были представлены в разных фракциях. Изрядно их было среди левых – знаменитые попы с красными бантами на рясах. Попытка создать церковную фракцию была предпринята Синодом, но этому воспротивился архиепископ (будущий митрополит) Евлогий (Георгиевский), бывший депутатом II и III Государственной думы. Он отказал обер-прокурору Саблеру, назвав его план «ошибкой и страшным вредом для Церкви»: «Духовенство во всех партиях должно работать по совести. Важнее, чтобы оно было вкраплено во все политические партии и в них уже защищало церковные взгляды. Влияние его будет шире и моральный авторитет устойчивей». В результате архиепископу Евлогию Синод запретил баллотироваться в IV Государственную думу.

Таким образом, идея единого представительства Церкви в законодательной власти принадлежала светской бюрократии, управлявшей Церковью от лица монархии. Но ведь именно от этого и предостерегал владыка Евлогий: «Попы налезли в Думу», «попы преследуют интересы своих карманов...» – вот как воспримет народ возникновение в Думе фракции духовенства.»

Синод намеревался превратить духовенство в особую социальную группу, обесценивая тем самым таинство священства, не имеющее социально-политическое измерение. Владыка Евлогий не говорил об этом прямо, но подобное противоречило бы церковной догматике. В двадцатые годы двадцать первого века мы наблюдаем превращение не Церкви, разумеется, а ее священноначалия в инструмент уже не внутреннего управления, а внешней экспансии от Украины до Африки.

При этом власть считает собственную сакральность недостаточной и уязвимой. В одном массовом издании заступились за Бориса Грызлова, заклеймив авторов комикса о нем, как извергов и врагов народа: «Власть в России не любят, но она, власть, сакральна. Она от Бога, даже если это власть атеистов… Собственно, теперь мы и добрались до сути этих странных комиксов, их глубинного смысла – десакрализации власти с помощью элементарных методик.»

Нечто подобное излагается в диссертации директора ВЦИОМ Валерия Федорова:

«Самым авторитетным представителем власти является В. Путин. И во многом это связано с тем, что он вернул российской власти ее сакральные основы, тем самым возродив российскую государственность».

Основы же эти, по его мнению, были подорваны критицизмом СМИ девяностых годов. Весьма примечательно, что апологеты сакрализации власти не видят в этом противоречий с христианским чувством и церковным сознанием, не думают о том, каким в таком случае становится статус Церкви.

Сакральная власть, власть от Бога – это власть не от народа. Все это нацелено на преодоление концепции народного суверенитета. Делается это вполне сознательно, разоблачать власть в попытках автосакрализации бессмысленно – она этого не скрывает. Но при этом не спешит зафиксировать свою сакральность в письменном праве, по образцу Российской империи:

«Императору Всероссийскому принадлежит Верховная Самодержавная власть. Повиноваться власти Его, не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает….Особа Государя Императора священна и неприкосновенна.»

Любая правовая формулировка потребовала бы уточнения субъекта власти. Пока этого нет, все защитники ее сакральности толкуют о власти вообще, превращая ее в неведомую и тайную силу. В этом принципиальное отличие от трактовки самодержца как помазанника Божьего. В современной России, несмотря на агрессивный клерикализм, сакрализация власти (NB: ее даже не называют государственной) происходит в языческих, магических формулировках. Появление Бога в сочетании с культом предков в так называемой конституции - это еще одна ступень паганизации России и русского самосознания, еще большее отдаление от христианства и иудео-христианской цивилизации, еще один шаг в деперсонализации русского самосознания.

Сборник "Вехи" может обрести вторую жизнь уже после того, как вроде бы преодолен один из пороков русской интеллигенции - ее отчуждение от Церкви. В том-то и дело, что вроде бы. Христианизация заменена клерикализацией, христианский персонализм, который мог бы лечь в основу новой русской идентичности, интеллигенцией не понят и отвергнут. В результате - тот же отвратительный революционный демократизм во всем, включая критерии оценки искусства и культуры, не говоря уже о политической составляющей - агрессивном имперстве, монархизме. сталинизме.

Московский Патриархат более не соответствует своему названию. Это фактически новый Синод, а Патриарх функционально (я ни в коей мере не ставлю под сомнение таинство священства и благодатность Церкви) превратился в обер-прокурора этого Синода, причем в гораздо более худшем, нежели в царское время, варианте. Тогда эту должность и другие в церковной администрации порой занимали самостоятельно мыслящие, талантливые люди, далекие от рептильности и лизоблюдства. Про нынешнее абсолютно управляемое священноначалие так сказать нельзя.

На другом полюсе - агрессивный атеизм, педократия, одобрение политического насилия, готовность поддержать терроризм, национальное самоуничижение.

И общее для всех неприятие любых проявлений персонализма. В России не может быть никакой независимости, и зависимость от оппозиции бывает круче зависимости от власти. Здесь невозможна жизнь как индипроект. Само слово "независимый" исключает и человека, и то, что он делает, из социальных связей, из культурного и интеллектуального оборота. И обратно его не примут ни в какую зависимость, похоронят при жизни.

Власть в России всегда считалась позитивно демиургичной за исключением кратких периодов, когда она позволяла себе в этом сомневаться (оттепель, перестройка). Рефлексия для такой власти разрушительна. Это прекрасно понимали и прекрасно сформулировали, например, авторы постановления оргбюро ЦК КПСС, заклеймившие Эйзенштейна за то, что он представил «Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером, — слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета».

Русский тоталитаризм внутренне неуязвим. Единственное, что может его поколебать изнутри, - это признание власти в собственных ошибках на высшем уровне. Все более и более очевидным становится, что всей той дозированной, куцей, короткой свободой, которая доставалась людям за последние шестьдесят без малого лет, мы обязаны одному человеку и одному событию - Никите Хрущеву и Двадцатому съезду. Один раз один человек совершил поступок, никак не совместимый со всем тем, что было до того и после того в его жизни. Один раз система дала сбой - признала, что не безупречна, позволила себе рефлексию и соотнесение себя и своего лидера с ценностями, несовместимыми с ней самой.

Ненависть нынешних вождей и проводников генеральной линии к Хрущеву очевидна. Она прорывается постоянно, хотя именно Хрущев был первым настоящим русским империалистом, беспощадным карателем, гонителем свободы творчества и свободы слова, инициатором политических убийств за пределами страны. Он добился военного паритета, открыл дорогу в космос. Он консолидировал элиты и общество, развернул мощную экспансию в третьем мире, создал новый, весьма располагающий имидж СССР в западных странах.

Но Двадцатый съезд ему никогда не простят. После него ни у одного правителя России не будет такой власти, какая потребна рвущемуся к ней. Сколько бы ни называй Путина святым, из-за Хрущева и Двадцатого съезда все теперь не по-настоящему, как сетовал Шариков.

Новый русский пантеон возглавят те, кто был во власти, не допуская ни малейших игр в демократию и открытость. Поэтому в нем почетное место займет Сталин. Хрущев же возглавит новый русский пандемониум, не поможет ему ничего. Даже то, что он превратил СССР в сверхдержаву. И даже то, что он отдал приказ об убийстве Степана Бандеры.

В архаичных обществах существовала и обратная зависимость – при любом стихийном бедствии вождь терял харизму, десакрализовывался. Например, о трансформации советского режима, о его частичной десакрализации в пятидесятые-шестидесятые годы можно судить по засекреченному ашхабадскому землетрясению 1948 года и пропагандистской кампании вокруг землетрясения ташкентского в 1966-м. Тоталитаризм стал зрелым и частично рационализировался, научился обращать в свою пользу то, чего прежде он опасался.

Но лишь частично, ибо, как говорил Ортега-и-Гассет: «И большевизм, и фашизм — ложные зори; они предвещают не новый день, а возврат к архаическому, давно пережитому, они первобытны.» Тоталитаризм, являющийся возвращением к архаике, делает невозможным то, что Макс Вебер называл расколдованием мира и что лежит в основе новоевропейской модернизации. Не происходит этого расколдования и в современной России, где наблюдается реархаизация.

Важнейшим шагом в паганизации страны стало уничтожение еды, запрещенной к ввозу в Россию кремлевскими антисанкциями. Подобные запреты начались давно – с грузинских и молдавских вин, с рижских шпрот. Придумали эти ходы очень умные люди. И вовсе не дураки последовательно осуществляли эти решения. Все, что связано с едой, не просто сакрально. Это самый низовой и самый архаичный уровень сакральности, восходящий еще к тотемизму. И это самая консервативная и самая массовая часть бытовой культуры. Рижские шпроты и недорогие грузинские и молдавские вина всегда были для россиян предметом массового потребления, причем праздничного, радостного. И вдруг они стали отравой, способом вторжения, и даже диаволовым причастием, своего рода атрибутом черной мессы – не больше и не меньше.

Стала сжигаться не просто отрава, а то, что связывало русских с внешним миром. Под запретом совместная трапеза с европейскими народами. Единство с Европой разрушается массово и на самом первобытном уровне. Новый извод русского тоталитаризма ближе не итальянской фашистской модели, - эстетской, расово неагрессивной и церковно лояльной; а нацистской – с ее враждебностью христианству и нацеленностью на мировое господство, геноцид и – что совершенно естественно – суицид.

Преодолевая демократическое сознание и демократическую самоидентификацию, тоталитаризм на ранних стадиях апеллирует к рациональной логике, пытаясь отстроить идеологическую систему. Далее формируется мифопоэтическая картина мира, в которой растворяется индивидуальное видение, личность, ее суждения и воззрения. Содержание второстепенно. Главное – не допустить индивидуализации восприятия и суждения.

И именно поэтому точнее говорить о мифе, нежели о религии. Тоталитаризм сущностно враждебен авраамическим, монотеистическим религиям, основанным на трансцендентности Бога и толкующим Его отношения с человеком как межличностные. Духу тоталитаризма близок комплекс до- и внемонотеистических практик.

Сейчас в России складывается синкретический языческий культ на основе примитивного клерикализма, оккультизма, астрологии, магизма. В стране бесконечного, циклически возобновляющегося ужаса, какой является Россия, неизбежно влечение к ужасному концу, которое порождает в самых разных субкультурах культ конца света, а вовсе не второго пришествия. Ожидание не столько Христа, сколько антихриста.

Мессианизм давно уже заметен в речах и делах Путина. Так ведь своей миссией он может счесть и очищение мира в ядерном огне, зажженном русскими, наконец-то осознавшими с его помощью свое предназначение. И я нахожу это весьма вероятным. Путин – лже-мессия нового типа, эпохи массовой культуры. И даже для нее он новатор. Она породила изрядное число проповедников, харизматиков, обладающих тайным знанием, и прочую шелупонь. Путин отличается и от них, и от своих предшественников среди вождей. Он должен бы как чекист изображать носителя тайного знания и мудреца. Но Путин - "любой из нас немного он". И уже с этих позиций он входит постепенно в сферу сакрального в качестве неофита. Он всем нам предлагает последовать по пути его открытий, а не вещает. Это нечто принципиально новое и в вождизме, и в массовой культуре.

Новое, но архаичное. Исследование Левада-центра (признан иноагентом - ред.), проведенное летом 2015 года, показало: 56 процентов россиян считают, что окружение Путина не предоставляет президенту полной картины о ситуации в стране. То есть большинство населения, как и в стародавние времена, полагает, что злые бояре держат батюшку за идиота. Это все тот же народный монархизм: в сакральности царя есть немного юродства, детской невинности и наивности. Ведь царь должен вызывать не только почтение, но и умиление до слез, августейшее мимими. Он не только отец народа, но и дитя народа. Надо признать: батискафом, амфорами и стерхами Путин подтверждает этот образ.

И не только этими забавами. В своих выступлениях он никогда не связывает провалы и неудачи со своим именем и со своим правлением. Вот пример из 2019 года, то есть до пандемии, когда Путин констатировал развал медицины в регионах, не задумываясь над тем, что это результат его двадцатилетнего правления, особенно пропагандистских и невыполнимых майских указов 2012 года. Очевидно, что связь власти и ответственности находится вне его понимания. Точнее, его власти и его ответственности. Это не лицемерие. Судя по всему, ему невозможно объяснить: многое из того, на что он обрушивается, - результат его собственной деятельности. И это не свойство Путина, у которого вообще нет личных свойств. Связь между властью и ответственностью отсутствует в сознании и элиты, и социума, как в представлениях некоторых примитивных племен отсутствует связь между половым актом и рождением ребенка.

Однако надо признать: несмотря на все попытки наиболее ретивых слуг, сакрализации Путина не произошло. Ничего похожего даже с умеренным восхвалением Брежнева в последние годы его правления. Произошло иное, может быть, более важное с точки зрения укрепления системы. Триумф единоличного правления, его высшая стадия - это не обожествление, а демонизация вождя. Мало добиться любви масс. Надо еще, чтобы недовольные сводили любую оппозиционность к поношению правителя, не обращая внимания на созданную им систему правления. Чтобы все надежды на перемены связывались исключительно со смещением человека, находящегося на вершине пирамиды. Даже содержание перемен неважно.

Поэтому белорусская буза летом-2020 была триумфом Лукашенко, достигшего высшей власти. Поэтому навальное шоу, о котором пойдет речь в следующих главах, - триумф Путина. Чтобы прослыть вождем и лицом оппозиции, не надо ничего, кроме одного, - стать зеркальным отражением главы тоталитарного сообщества. При этом возглавляемая им властная иерархия, социальная организация, все тоталитарное сообщество остаются в тени, превращая вождя в громоотвод.