Блеск и нищета современной демократии

«Мы все отлично знаем, что нужно делать. Чего мы не знаем - это как после этого переизбраться на новый срок.» Жан-Клод Юнкер

«Это поразительно, но в современном западном мире людям во власти не нужно специальное образование, подготовка и квалификация. Многих избирают, потому что они хорошо выглядят на экранах телевизоров и хорошо говорят. Результаты этого могут оказаться плачевными для их избирателей». Ли Куан Ю

Юваль Ной Харари часто говорит о том, что взаимодействие большого количества людей проще всего построить на основе вымысла. Красивых историй, в которые люди верят легче чем в факты. Заставить большое количество людей делать общее дело рассказывая им правду практически невозможно. И с этим тезисом сложно спорить.

Именно поэтому большинство устойчивых систем политической власти в истории человечества были основаны на вымысле, вера в который носит полурелигиозный характер. Не важно был ли это миф о божественном происхождении монархической власти, миф о неизбежности торжества идей коммунизма, или миф о том что демократия наиболее эффективная или справедливая форма правления.

Религиозная вера в «правильный» характер власти большинством населения необходима для устойчивости государства. Даже если осуществляющие власть элиты в господствующий миф не верят.

Эллинистическая династия Птолемеев в древнем Египте принимала титул фараонов – детей Амона и короновалась по древнеегипетскому обряду, сохраняя существовавший тысячелетиями религиозно-политический культ.

Очень маловероятно, что греки-Птолемеи и преимущественно греческая элита массово верила в Амона. Более того для эллинизированного населения параллельно отправлялся совершенно отдельный религиозный культ обожествления Птолемеев в греческой традиции. Однако устойчивость власти требовала отправления и презираемого многими греками древнеегипетского культа.

Впоследствии и римские императоры следуя Птолемеям принимали титул фараона и его обрядовые функции, хотя заподозрить большинство из них в вере в Амона сложно. Также сложно поверить, что брежневская элита поголовно верила в идеалы марксизма и возможность скорого построения коммунизма в СССР, а элита современного Китая (одной из самых либеральных экономик с минимумом социальных гарантий) серьезно верит в то, что строит в Китае социализм. Однако все эти догматы и ритуалы были необходимы для нормального функционирования соответствующих государств и (как правило) вера в них большинства населения полезна для благополучия этого населения.

Ровно таким образом различные современные правители в различных странах мира, с де-факто разными политическими системами, рядятся в одежды электоральной демократии, как наиболее распространенной современной религии о правильном государственном устройстве. При этом в реальности многие из них реализуют слабо совместимые с идеалами демократии практики. Во многих из них выборы выполняют ту же роль, что и коронация Птолемеев по древнеегипетскому обряду.

Однако для основной массы населения фараон сын Амона или же строительство самого совершенного на земле коммунистического общества, были непререкаемыми ценностями. Элитам проще рядится в одежды фараонов, строителей коммунизма или избранных президентов, чтобы управлять сложившейся системой.

Религиозное отношение большинства к текущей форме правления, по-видимому неизбежно и даже полезно. Я сам вне всякого сомнения являюсь адептом господствующей ныне «демократической религии». Однако в истории большинства религий/идеологий все равно существовали «избранные адепты» и «тайные знания», позволяющие «посвященным» подвергать догматы критическому анализу.

Избранные советские экономисты имели возможность бесцензурно читать прессу капиталистических стран, официально не считаясь антисоветчиками, а отдельные функционеры средневековой церкви могли читать еретические тексты, и не объявлялись еретиками

В порядке такого еретического осмысления демократической религии, не посягающего на ее «историческую правоту», я попробую поговорить о некоторых ее недостатках. Эти недостатки, как это обычно бывает, являются прямым следствием ее достоинств. Сегодня достоинства демократической системы сильно перевешивают недостатки, и вероятно невозможны без них. Однако важно отличать какие именно элементы целостной системы обеспечивают преимущества а какие именно несут риски.

Не претендуя на создание новой типологии, а просто для удобства дальнейшего рассуждения, выделим 4 типа фактической организации и системы воспроизводства политических элит в современных государствах.

1) Наследственная семейно-клановая власть, существующая в разных вариантах от монархий Персидского залива до династии Кимов в Северной Корее. В этих режимах власть устойчиво, в нескольких итерациях передается внутри одной семьи или клана.

2) Власть группы избранных, основанная на кооптации. Самым длительным из ее примеров в истории человечества является Ватикан, однако власть КПК в Китае после Мао, власть аятолл в Иране, или власть КПСС в постсталинском СССР, с точки зрения практического самовоспроизводства от Ватикана отличаются мало. Все это примеры основанной на идеологии/религии институционализированной власти узкого круга избранных, соответствующих определенным критериям, и кооптирующих в свой состав новых участников на каждый следующий уровень «избранности».

3) Устойчиво (в течение нескольких десятилетий) воспроизводящаяся демократия (она же full democracy), характеризующаяся динамическим внутри-элитным балансом и использованием выборов как реального механизма обновления политических элит и разрешения некоторых внутри-элитных противоречий. (Формально при этом страна может называться монархией, важна суть процессов, а не название).

4) Разнообразные переходные формы. От неустойчивых демократий до персоналистских автократий, без устойчиво воспроизводимой структурной основы.

Для чистоты логических построений мы исключим четвертую группу стран из дальнейшего анализа, и будем сравнивать «чистую» третью группу, где от общественного мнения и выборов зависит много и напрямую, с «чистыми» первой и второй группами, где значение общественного мнения и электоральных механизмов значительно меньше или отсутствует вовсе. (Россия относится к 4 группе. Этот текст не про Россию).

Среди многих преимуществ устойчивых демократий обычно называют и два следующих момента:

1. Демократии успешнее предотвращают злоупотребления отдельных представителей правящей элиты в ущерб общественному благу.

Реальная политическая конкуренция, бесконфликтная сменяемость власти и свобода СМИ снижают коррупцию успешнее любых иных политических систем современности и прошлого.

Единственным значимым исключением из данного правила является Сингапур, который ограничил возможности злоупотреблений властной элитой эффективнее многих устойчивых демократий. Однако на одного Ли Куан Ю приходится двадцать Мугабе, и если смотреть на средние показатели, то современные демократии научились ограничивать злоупотребления элит лучше любых иных известных политических систем.

2. Убеждение большинства населения в том, что существующая политическая система справедлива и действует в интересах общественного блага. (Если эта функция выполняется плохо социальное напряжение нарастает и возникают разнообразные проблемы).

Это утверждение не так бесспорно как в случае с коррупцией. Количественные исследования поддержки (оценки справедливости) режима, во многих странах затруднены. Среди тех стран где сопоставления проводились, больше всего режим поддерживали в весьма экзотических странах типа Танзании. А доверие к режиму в эталонных странах развитой демократии согласно ряду исследований напротив неуклонно снижается.

Однако представляется оправданным предположение, что для обществ разного уровня развития более справедливыми кажутся разные варианты организации власти.

Наверно божественное обоснование власти в отсталых аграрных обществах (где статус подавляющей части населения определяется рождением и не меняется в течение жизни), или тоталитарные идеологии в государствах, большинство населения которых было занято в промышленности, справлялись с задачей убеждения поданных в своей справедливости более эффективно, чем демократии.

Однако в современном образованном постиндустриальном обществе, догматы о всеобщем равенстве, праве каждого участвовать в управлении и защите прав человека, работают эффективнее других известных идеологических концептов (безотносительно к тому, насколько эти догматы исполняются по факту).

Можно допустить, что в Северной Корее процент верующих в то, что они живут в справедливом обществе, больше, чем в Калифорнии, однако, если бы в Северной Корее информация была бы столь же доступна, а процент людей занятых в постиндустриальных отраслях и социальная мобильность столь же высоки как в Калифорнии, то вряд ли удалось бы добиться тех же результатов теми же методами.

Обратной стороной этих двух преимуществ является влияние демократического электорального процесса на качество управленческих решений бюрократии. Именно этот вопрос – главная тема данной статьи.

Обсуждая влияние демократических процедур на качество управленческих решений необходимо сразу вынести за скобки два фактора, обычно мешающих оценить это влияние в чистом виде.

А) Общее качество человеческого капитала. Если просто в среднем сравнить качество бюрократических решений в современных развитых демократиях и недемократических странах Африки, то мы разумеется придем к выводу о том, что демократическая бюрократия гораздо более компетентна. Но это в первую очередь следствие наличия в развитых странах более образованного населения с другими культурными ценностями. Африканским странам просто не из кого рекрутировать столько образованных бюрократов. Большая часть разницы в качестве управленческих решений определяется именно средним качеством человеческого капитала в стране, а не процедурами.

Б) Коррупцию. Строительство торгового центра на важной развязке, вызвавшее в городе транспортный коллапс может быть следствием коррупции, а может произойти из-за того, что власти не предвидели подобных последствий в силу своей некомпетентности. Примеров того, что откровенно вредные решения принимаются властями без коррупции исключительно от некомпетентности огромное количество, равно как и примеров того, как сильно коррумпированные администрации умеют избегать серьезных ошибок там, где другие коррумпированные администрации их допускают.

Про то что устойчивые демократии лучше борются с коррупцией я обозначил с самого начала. Чтобы понять насколько на качество принимаемых решений влияет сама демократическая процедура, необходимо очистить сравнения от учета этого фактора.

Если исключить указанные выше факторы и сконцентрироваться собственно на использовании электоральных механизмов для принятия решений, то можно проследить ряд вызывающих опасения тенденций.

В Англии XVIII-XIX века парламент избирался на основе серьезного имущественного ценза преимущественно из членов ограниченного круга семей, имевших длинную историю взаимоотношений. Членов парламента того времени сложно назвать профессиональными политиками в современном понимании (т.е. теми, чья главная профессия - нравиться избирателю). Они были в первую очередь аристократами, землевладельцами или купцами, а уже во вторую политиками. Мнение об их действиях светского общества или деловых партнеров, а также соображения фамильной чести зачастую были для них гораздо важнее, нежели мнение собственно избирателей. Парламент выражал волю правящего класса, а не настроения основной массы населения

Экономика и социальная сфера того периода были организованы во много раз проще современных и отдельный интересующийся политикой человек мог понимать содержание большинства проблем. А парламент был носителем совокупного личного опыта обо всех существующих отраслях экономики.

При указанных выше условиях английский парламент мог быть компетентнее просвещенного монарха континентальной Европы, опирающегося на бюрократическую экспертизу.

Между этой точкой, характерной для начала современной демократической традиции, и состоянием устойчивых демократий в XXI веке произошло два фундаментальных изменения.

Первое связано с коренным изменением отношения правящих элит и образованного класса к мнению основной массы населения.

Мыслители эпохи просвещения писали свои книги не оглядываясь на то, что популярно или не популярно в широких слоях населения. Они стремились сделать людей «лучше» сообразно своим «умным» представлениям об общественном благе. Высокие тиражи популярных у черни романов считались признаком «низкого жанра». Образованный класс формулировал «что есть хорошо» и пытался «воспитать» не образованный. Мысль о том, чтобы спросить крестьян о том как правильно организовать государство представлялась весьма экстравагантной, а мысль о том, чтобы специально писать не то что думаешь, а то что понравится широкому читателю и вовсе аморальной.

Ленин или Гитлер были гениальными манипуляторами и политтехнологами, однако для обоих первична была их идеология (как бы к ней ни относится), а не желание понравится населению. Ленин писал о том как эффективнее манипулировать сознанием народных масс не потому, что манипуляция это хорошо, а потому что для построения коммунизма хороши все средства. И Ленин и Гитлер сначала считали, что их идеи в перспективе несут массам благо, а потом убеждали в этих идеях массы, что сильно отличает их от большинства современных политиков, которые сначала проводят социологические опросы о том какие же идеи нынче популярны у избирателя, а потом выбирают смыслы на основе которых эффективно строить избирательную кампанию.

Черчилль потому и стал Черчиллем, что имел в себе мужество в течение нескольких лет вопреки массовому общественному мнению, рискуя карьерой и слушая как его речи засвистывают в парламенте говорить о том, что надо остановить Гитлера даже ценой военной интервенции. Черчилль мог идти на тактические уступки общественному мнению, но только ради стратегической реализации своего видения того, куда нужно вести страну. Мысль о том, что реформы надо осуществлять на основании социологии проведенной среди шахтеров показалась бы ему абсурдной.

В современных развитых демократиях профессиональные политики стремящиеся реализовать свое видение вопреки настроениям большинства встречаются все реже. Наиболее распространенный тип успешного политика – человек пытающийся уловить и возглавить уже существующие общественные настроения, говорящий не то что он считает правильным, а то что лучше «зайдет» в аудиторию.

Вторым важным изменением стал рост значения экспертного знания как сущности отличающейся и от классовых/клановых интересов и от народных представлений о желаемом или правильном.

Во-первых, усложнились сама экономика и механика социального взаимодействия, а также резко возрос объем накопленных научных знаний о законах их функционирования. Сегодня даже представители политического класса не способны знать всю актуальную проблематику и научные подходы к ее разрешению на профессиональном уровне.

Основная же масса населения не может понять эти проблемы даже на базовом уровне. Большая половина просто не обладает для этого достаточными когнитивными способностями, меньшая имеет другие интересы и не готова тратить достаточно своего времени на изучение общественных наук. И это хорошо, кто-то же должен заниматься изучением законов физики, лечить людей, или заниматься бизнесом. Любая сфера современного знания для достижения определенного уровня требует много времени, внимания и узкой специализации. (В этом смысле социальные науки сильно девальвированы в общественном сознании: нейрохирурги не советуют как правильно проектировать атомную электростанцию, а физики ядерщики не высказывают идей по изменению плана операции на мозге, однако и те и другие, считают свое мнение по вопросам организации госуправления и экономической политики весьма профессиональным).

Во-вторых, значительная часть современного знания в области управления экономикой и социальной сферой стало контринтуитивным. Статистические или полевые исследования часто приводят к выводу, что самоочевидное решение вопроса приводит к результатам прямо обратным планируемым. Строительство дополнительных дорог в городе может лишь увеличить пробки, а вложение нефтяных сверхдоходов «в развитие промышленности» может убить эту самую промышленность через механизм «голландской болезни».

Т.е. если раньше при возникновении проблемы пробок и дураку было понятно, что надо строить еще дороги. И подобный самоочевидный ответ в подавляющем большинстве случаев был верен. То в современных сложных социальных системах самоочевидные решения, базирующиеся на обыденном здравом смысле, все чаще прямо противоречат научному знанию, основанному на объективных эмпирических данных.

В-третьих, исследования в области социальной психологии (Канеман Таллер) выявили такое количество когнитивных искажений в восприятии информации и принятии решений, что под серьезным вопросом оказалась принципиальная способность широких слоев населения адекватно оценивать полученную информацию и принимать на ее основании рациональные решения. Переформулирую иными словами: на подавляющее большинство людей манипулятивные механизмы подачи информации оказывают значительно большее влияние нежели содержание этой информации, а это означает что конкурирует не качество информации, а качество манипуляции ее распространяющей. Поэтому якобы демократический выбор большинства, по сути определяется соревнованием меньшинства в эффективности манипулятивных технологий, которые становятся все более и более изощренными.

Таким образом к оппозиции «частные интересы – общественное мнение об общественном благе» добавился третий самостоятельный полюс – экспертное (научное) знание об общественном благе, которое может противоречить и конкретным интересам и массовым представлениям. Устойчивые демократии очень хорошо научились противостоять удовлетворению частных интересов в ущерб общественному благу, а вот с противоречиями между массовыми представлениями и экспертным знанием справляются пока гораздо хуже.

На рисунке иллюстрирующем данную статью эта проблема отображена графически. Если какое-то решение не популярно и в народе и среди экспертов, то оно не реализуется и даже не обсуждается. Если какое-то решение популярно одновременно среди двух этих групп, то оно как правило либо уже реализовано, либо физически очень сложно к реализации. Любой политик очевидно ухватится за идею сделать, что-то что будет и сегодня популярным у избирателя, да еще и завтра принесет положительный результат, который только добавит популярности.

Сложнее с ситуациями, когда простое и популярное сегодня у избирателя решение по мнению экспертов завтра принесет негативные результаты, и когда непопулярное сегодня у избирателя решение по мнению большинства экспертов принесет большой долгосрочный положительный эффект.

Это противоречие может эффективно разрешаться только в том случае если существует ответственная политическая и научная элита видящая свою миссию в том, чтобы объяснить широким массам новые знания и обосновывать непопулярные решения. Однако и у политиков и у экспертов практически отсутствуют стимулы «объяснять» населению полезное, и как-то воспитывать его. Те, кто занимаются чем-то подобным неизбежно проиграют конкурентную борьбу тем, кто ставит своей задачей просто понравиться. Горизонты планирования большинства политиков, сводятся к следующим выборам, а популяризаторы общественных наук чаще меряют свою эффективность числом просмотров и лайков, которое тем выше, чем ближе сказанное к тому, что их аудитория и так думает.

Подобные тенденции приводят ко все возрастающему разрыву между двумя контурами. В первом политики, стремящиеся нравится избирателю, эксперты гонящиеся за тиражами, а также шарлатаны и конспирологи всех мастей поддерживают массы населения в их заблуждениях. Во втором академическая наука и профессиональная бюрократия накапливают все больше знаний о более эффективных решениях, многие из которых невозможно реализовать в силу того, что в широких массах популярны упрощения в духе «отнять и поделить». (Тут необходимо добавить, что уровень разногласий о том какие решения оптимальны между экспертами, сконцентрированными собственно на науке, гораздо ниже чем среди популяризаторов, каждый из которых специализируется на достижении популярности в своей аудитории).

Наглядной иллюстрацией разрыва между этими контурами является деятельность МВФ и Всемирного банка. Не зависящие ни от массового избирателя ни от массового читателя эти организации вырабатывают свои рекомендации основываясь исключительно на современных экспертных знаниях. Не удивительно, что данные (в массе своей абсолютно разумные) рекомендации оказываются крайне непопулярными в подавляющем большинстве стран и становятся объектами активной критики политиков-популистов и разнообразных популярных шарлатанов.

Во множестве стран правительства (как правило, прекрасно понимающие разумность предлагаемых международными организациями мер) начинают рассказывать населению, что они де и не хотели делать эти болезненные реформы, но вот МВФ нас заставляет. Подобная тактика может быть краткосрочно успешной, позволяя правительствам и разумные реформы провести и популярность сохранить. Однако, как говорил Авраам Линкольн, невозможно дурачить всех бесконечно. Чем больше разрыв между массовыми представлениями о правильном и актуальной политикой, тем больше становится риск скатывания в популизм и снижения качества государственного управления.

Наблюдающийся сегодня расцвет антиэлитаристских настроений во многом обусловлен тем, что «хорошие» политики обещают заведомые глупости нравящиеся большинству населения, а «плохие» бюрократы в меру своих сил пытаются блокировать объективно вредные но популярные решения и потихоньку реализовывает непопулярные, но полезные с точки зрения экспертного знания. По итогу у электората складывается ощущение, что его постоянно обманывает некая темная воля элит.

В отличие от Англии XIX века, современный парламент является носителем личного опыта преимущественно об одной сфере жизни – о том как нравится избирателю и манипулировать им. Без опоры на профессиональную бюрократию он в принципе не способен ничем управлять. Растущий разрыв между собственно политиками (чья специализация нравиться населению) и профессиональной бюрократией, являющейся носителем экспертного знания, совершенно закономерно приводит к призывам отдельных популистов «осушить вашингтонское болото» и другим протестам против традиционных элит.

Архитектор, который принимает решение о конструктивных особенностях моста на основе голосования рабочих или врач выбирающий план лечения на основе голосования больных показались бы нам чудаками. Однако мы считаем профессиональную бюрократию обязанной подчинятся примитивным представлениям массы обывателей о сложнейших вопросах регулирования социальных и экономических процессов.

Исторически такая ситуация возникла из необходимости предотвращать злоупотребления бюрократии. На определенном историческом отрезке (для большинства стран этот отрезок еще не пройден) предотвращение злоупотреблений давало положительный эффект перекрывающий любые потери эффективности в принятии решений.

Однако коррупция в мире линейно снижается. Где-то она до сих пор высока, но общая мировая тенденция очевидна. Деятельность бюрократии все дальше алгоритмизируется и автоматизируется (а в перспективе и роботизируется). В то же время экономические и социальные процессы, а также экспертное знание о них все более усложняются. Разрыв этого знания с обыденным здравым смыслом и представлениями обывателей будет только нарастать. Не за горами ситуация, когда выгоды от снижения уровня злоупотреблений могут оказаться меньше издержек от снижения качества принимаемых решений в угоду общественному мнению.

История знает огромное количество примеров того как популистские режимы проводили самоубийственную экономическую политику при массовой поддержке этой политики населением. Если что-то и спасает современные развитые демократии от подобного развития событий, так это профессиональная бюрократия и достаточно высокий уровень ответственности элит. Однако все сегодняшние стимулы работают против ответственного поведения и разрыв между манипулятивным контуром (политики общественное мнение) и контуром реального управления только нарастает.

Такая ситуация несет серьезные долгосрочные риски снижения качества принимаемых решений, и совершенно не очевидно, что в подобной ситуации качество решений в устойчивых демократиях будет долгосрочно выше, нежели в системах, взаимодействующих с населением на иных принципах. (Не буду углубляться в опыт современного Китая подробно, однако в нем есть множество примеров того, как модель управления мало ограниченная общественным мнением позволяет принимать более оптимальные решения).

P.S. Данный текст и близко не преследует своей целью сказать, что демократия менее эффективна, а будущее за диктатурами. Просто хотел здраво обозначить существующие проблемы, решение которых лежит в области дальнейшего развития демократических механизмов, а не в откате к иным формам.

Оригинал здесь