Кощеева игла русской культуры

Ну что ж, кажется, я нашел наконец место, где располагается кощеева игла России в головах ее сограждан. А именно — тезис о том, что естественное развитие общества на этой территории, будет содержать в себе обязательным ингредиентом, отталкивание, дистанцирование и даже отторжение от того, что принято называть «русской культурой».

Он довольно сильно взбаламутил наше болото, и породил серию активных опровержений. От прямых в комментариях, до косвенных — в самостоятельных постах.

Сами возражения можно свести к двум типам высказываний:

О том что «русская культура», в своем пафосе всегда оппонирующая злу российской государственности, если и несет долю ответственности, то никак не содержательно. А лишь за то, что так и не смогла утвердить свои ценности в сознании массового россиянина.

И о том, что именно «русская культура» есть та позитивная материя в целом образа России, которая единственно способна стать альтернативой, принципиально антикультурному проекту современной России.

О том что именно она — и есть та сущностная и подлинная Россия, которую нужно освобождать и возрождать. И без которой, ничего кроме дальнейшего погружения в дикость, здесь невозможно.

Давайте разберемся, почему «русская культура» и спецоперация — две неотделимые друг от друга стороны одной медали.

Прежде всего хочу напомнить очень важное условие любого понимания. Зло не сущностно. Дьявол — обезьяна бога. Нет явлений и феноменов, определяемых как зло, которые не были искажением естественной нормы. Не имели бы своего нормального коррелята.

Особенно хорошо это заметно в психологии, где нет ни одного симптома психического отклонения, которое содержательно не было бы присуще любому здоровому сознанию.

Поэтому так сложно говорить о России, что все ищут и требуют определить ее негативное предметно, как особую, отличающую ее от других стран и народов материю.

Но такой «материи» не существует. Все проблемы российскости — это проблемы того, что психические процессы, определяющие жизнь и эволюционное движение мирового сообщества, находящиеся в сбалансированных, взаимоограничивающих отношениях — в России десинхронизированны. И один из психических механизмов, который легко можно обнаружить и в культуре Англии, или Америки, или Франции (аргумент, к которому равно любят апеллировать патриоты и либералы) — в России вышел на роль субъекта, подчинил себе остальные. Стал условием и границей их допустимости.

Именно на основании вышеописанной ошибки, возникают откровенно манипулятивные вопросы типа «а Пушкина то за что?». Я искренне верю в то, что манипулятивность этого вопроса ненамеренная. Но в его психологическом основании лежит желание защитить привычный статус «русской культуры». Перевести стрелки со статуса на предметность обсуждаемого. Как бы заговорить, скрыть, прежде всего от себя самого, опасность увидеть свою собственную болезнь.

Естественно, содержательно, как человек и поэт — Пушкин ни при чем. При чем — и Пушкин, и любой другой представитель «русской культуры» в статусе культурного норматива. При чем — сам статус культурного нормирования. Само культурное нормирование, которое к несчастью авторов, осуществляется от их имени. И в рамках которого они объективно становятся одной из опор того целого, которое проявляет себя и как царизм, и как сталинизм, и как путинизм. Иначе говоря, как Россия.

Исходный тезис, который мы продолжаем обсуждать, содержит в себе два логических шага.

Первый шаг, который я утверждаю, говорит, что освобождение населения, освобождение народа и народов — это освобождение от нормирования, от воспитания в свете готовых моделей культуры и социальной организации. Возврат к естественному процессу роста, от многовекового «строительства».

Здесь еще нет момента отрицания готовой «русской культуры». Здесь речь идет лишь об отмене ее статуса «настоящего русского», «уникальной особости», «нашего всего» и тому подобное. Здесь она превращается в то, что она и есть — доступные книги на полке в библиотеке. И лишь отдельный индивид, живущий в свете своих жизненных обстоятельств и горизонте экзистенциальных вопросов, решает какую книгу ему брать и какую читать. Русскую или, может, французскую. Ни у одной из них нет статуса культурного приоритета.

И только на втором шаге, где я оцениваю результат такой состоявшейся свободы от нормирования и воспитания с помощью готового инструмента «русской культуры» - я говорю о том, что именно «русская культура» будет временно отброшена по вполне объективным причинам.

Первая причина очевидна. Слишком памятна будет еще связь этой культуры с клеткой, в которой столетиями держали население. Клеткой, которой эта культура не являлась, но роль которой играла своим статусом.

Вторая тоже достаточно прозрачна. Как бы ни была надежна и устойчива обретенная свобода, в обновленной стране все равно будет немало хранителей и апологетов «великой русской культуры», который с маниакальным упорством будут пытаться вернуть ей привычный воспитующий статус. И именно в отторжении от их усилий, будут отторгаться культурные артефакты, с помощью которых нормативность культуры будет пытаться возродиться.

С третьей немного сложнее. Эпистемой «русской культуры», ее основным вопросом, лежащем в основе всех без исключения культурных продуктов — был вопрос об осуществлении духа в психически больном сознании. Или иначе — вопрос эволюционного становления сознания личности в обществе, где предписываемая нормативность имеет болезненный характер абсолюта. Еще раз напомню — сама борьба традиционности и свободы, естественна для любого общества того времени. Россия отличается не тем, что в ней такая борьба тоже происходит, а тем, что традиционность имеет в ней абсолютный, идеологический, культурный характер. И свобода, в ее культурном осмыслении, не конкурирует с традиционностью, а ищет возможность быть в нее вписанной, обоснованной как свобода готовой нормы, как свобода несвободы.

Поэтому, хотя продукты «русской культуры», создаваемые под уникальным давлением, содержат зачастую уникальные прозрения о человеке, они при этом как губка пропитаны обоснованием культуры несвободы. Пропитаны в самых глубинных, досодержательных основаниях произведений. На уровне затекста.

Поэтому, я предполагаю, что на этапе только еще освобождения, еще привыкания к свободе и ее утверждения как новой нормы — продукты «русской культуры» будут вызывать инстинктивное отторжение. Речь не о том, что с ними будет вестись какая-то борьба, но о том, что в ситуации свободного от культурного нормирования выбора — их просто не будут читать.

И, наконец, последняя. «Русская культура», под которой понимают культуру аристократического общества 19-го века и ее обломков, случайно проросших в чужеродной среде века 20-го — не является продуктом населения этой страны. Это означает, что она не отвечает на вопросы, которые возможны и естественны для массового сознания.

Это культура небольшого кластера интелей, претендующих быть ее наследниками. О них я ничего не скажу, следуя принципу «о мертвых или хорошо или ничего», но сама эта культура — это культура, не имеющая своего народа. Мертвая культура, которую так удобно носить на палке в своих собственных целях, поскольку она уже возразить не может.

Это не значит, что она чем-то плоха. Разве чем-то плоха культура Эллады? Но она никак не может стать культурным основанием для возрождения русского народа. Сознание человека и народа, не растет через адаптацию и подражание. А на существующие вопросы общества она не отвечает. И когда общество дорастет до таких вопросов, у него будет уже своя версия ответов.

Это не значит, что все богатство «русской культуры» окажется никому не нужным. В свое время она может даже сыграть роль культуры Греции и Рима в эпоху Возрождения. Но лишь как материал, как «сокровищница» культуры, но никак не в качестве действующих и движущих культурных интенций.

И именно поэтому я говорю, что подлинное возрождение живой жизни на этой территории будет проходить не через восстановление роли и статуса «русской культуры», а через освобождение от нее и ее статусного влияния.