Посмертная справедливость: почему Россию охватила довлатомания

Скажем, судьба ныне чуть не всемирно знаменитого Сергея Довлатова.

За которого, похоже, всерьез взялись – чуть ли не через тридцать лет после его смерти. В Нью-Йорке его именем даже улицу назвали – именем, заметьте, безвестного для англоязычного литературного истеблишмента писателя, эмигранта и отнюдь не лауреата Нобелевской премии, каким был Бродский. Именем человека, который писал по-русски (английский он знал плохо) и писал (опять-таки не как Бродский) о каких-то маргиналах, алкоголиках, неудачниках с берегов Невы, что находится где-то на севере далекой и непонятной страны…

И если в Бродском было величие, даже определенная спесь, апломб и высокомерие гения, то Довлатов – в полном соответствии со своей прозой – был одним из своих героев: любил он и выпить, и в милицию попадал, и фарцевать пытался, и… ну в общем, был как будто персонажем своей собственной прозы.

О Зощенко, человеке аристократического происхождения, такого не скажешь: в отличие от своих чудовищных персонажей, он был холодноват, элегантен, всегда чисто выбрит и прекрасно одет, держал дистанцию, на дух не переносил фамильярности - в общем, для советского человека имел повадку непривычную. Хотя и его путали со всеми этими управдомами, изъяснявшимися на диком новоязе, на «собачьем языке» (кажется, это его собственное выражение).

Не то Довлатов: видимо, чтобы не бриться, отрастил себе бороду, часто бывал нетрезв, ходил в одном и том же свитере – и если и был на свой лад «щеголем», то это только из-за выразительной внешности: был он хорош собой - красивый, высокий, по-мужски привлекательный… Такой как бы советский Омар Шариф.

Однако, несмотря на счастливую внешность и успех у женщин (что для любого мужчины - а для писателя, человека самолюбивого, думаю, важно вдвойне) Довлатов никогда не был так амбициозен, как Бродский, и как Чехов или Зощенко, цену себе не знал. Впрочем, об этом почти все его рассказы: он даже пишет где-то, что просил у Бога дара литератора, и Бог ему внял. Потом ему показалось этого мало, но у Бога, с горечью пишет Довлатов, добавки не просят…

Так он и умер, не дождавшись своей посмертной славы на родине - неоправданно рано, не дожив и до пятидесяти, случайно, в результате то ли ошибки, то ли из-за того, что вовремя не спроворил себе страховку: общем, нелепо, ещё молодым.

И главное – умер в полной уверенности, что особо никому не нужен: ну да, дружу с Апдайком, публикуюсь в Америке, но…

В общем, "у Бога добавки не просят".

Ровно через год (вот ведь судьба!) его, наконец, разглядела перестроечная Россия (в СССР ему книжку рассыпали, и он чуть не умер тогда с горя) и тиражи его превысили тиражи… Библии.

Да, именно так.

Довлатов стал самым читаемым писателем России, вошел, так сказать, в пантеон, за него (см. выше) взялись драматурги, режиссеры, кино-и театральные; им, как писал Толстой о Долохове, клялись, ему бессовестно подражали, без конца цитировали и пр.

Причём, уверена, и те, кто брезгливо считал его в свое время рассказчиком средней руки, описывающим быт лагерников, пьяной богемы из подворотни, неудачников, - не чураясь мата: дескать, и я так умею, только не стану, увольте, я человек интеллигентный.

Однако – уж не знаю, почему – чудо произошло. Стиль Довлатова стал не то что общеупотребительным (и это тоже, подражателей несть числа), он стал «каноническим», вошел в моду и был признан людьми серьезными (видимо, опять-таки из тех, кто от него отворачивался во времена оны).

То есть случился – хотя, прощу прощения, таланты несравнимы – феномен Зощенко: выяснилось, что этот певец «дна» (Зощенко) – никто иной, как великий писатель, а не «очернитель» великой эпохи и не один из его же персонажей, этих советских бесов.

Довлатов даже не постепенно и медленно, как это бывает с культурными феноменами, а именно что мгновенно вошел в русскую культуру – как будто бы бочком, стесняясь, но в результате – триумфально.

Правда, с тех пор прошло уже тридцать лет: срок для забывчивых соотечественников немалый. За это время выросли такие беспощадные постмодернисты, как Пелевин или Сорокин, русская проза стала жестче и непримиримей: произошло полное расставание с «совком» и его, так сказать, полное же разоблачение.

Причём радикальными способами: у Сорокина человека и съедят, не постесняются, и мат стоит такой, мама не горюй…

Как ни странно, на этом фоне фигура Довлатова не теряется. И хотя один западный критик писал, что Довлатов описывает ад, ад этот все-таки «веселый» (критик так и пишет, о «веселом аде»). Довлатов людей не ест: ни прямо, ни косвенно, ни так, ни эдак.

Это я не к тому, что дар Сорокина ниже или хуже: он просто из другой, извините, парадигмы. Я таких слов, как «человечность», как правило, не люблю – и Сорокин ведь, будучи радикалом, по-своему «человечен»: он просто именно что беспощаднее.

Страшнее, радикальнее, может пойти до конца.

Как и поздняя Петрушевская, великий, в общем, писатель…

Однако, в сотый раз повторюсь, за Довлатовым остаётся место самого обаятельного писателя России: и кто бы на него, на это место в смысле, ни претендовал, бесполезно.

Занято.

Однако (уже заканчиваю) начала я с того, что за него нынче всерьез взялись. Памятники, театральные постановки, фильмы, книги…

Напоминает вторую часть горинского «Тот самый Мюнхгаузен»: был никому не нужным чудаком, стал бронзовой фигурой…

Будучи в Питере, я решилась даже на пошлый жест: сфотографировалась рядом с его памятником.

Интересно, пережил бы свою славу без человеческих потерь ироничный Сергей Донатович?

Да кто ж его знает…

P.S. Не могу отказать себе в удовольствии опубликовать рассказ, написанный мной несколько лет назад для конкурса рассказов, посвященных Довлатову.

КАК Я ВПЕРВЫЕ ПРОЧЛА ДОВЛАТОВА

Я тогда работала на "Казахфильм" и носилась из кабинета в кабинет и орала: "Ну что, (матерное слово из пяти букв), молодое поколение?" цитируя Довлатова.

В результате меня вызвал директор студии (не то чтобы на ковер, была уже все-таки перестройка в разгаре) и сказал:

- Садись.

Я села.

Директор (отличный, кстати, был мужик, много сделал хорошего, но меня он почему-то терпеть не мог) сказал:

- Ты вот бегаешь по студии и обзываешь молодое поколение, к которому и сама принадлежишь, матерными словами...

- Это (говорю) цитата из известного писателя... Там Ленин в пьесе, которого зэк играет, так говорит...

- Ленина играет зэк?

Он побледнел. (директор всегда меня считал придурковатой, но тут всерьёз обеспокоился)

- Ты сейчас иди домой (сказал он озабоченно). Поспи, то да се... Потом примем решение.

В общем, он меня на следующий день "сократил". Принял решение. На мое место взяли танцора балета. И, хотя директор был по-своему умным человеком, танцор балета произвёл на него неизгладимое впечатление словом "инфраструктура", тогда оно было внове. Потом, конечно, понял, что танцор - дурак. Несмотря на его инфраструктуру.

Но я уже в Москву уехала.