Тварь дрожащая или право имею: журналистский бойкот как шаг к размежеванию

В воспоминаниях Леонида Брежнева, в книге под названием «Целина» (1978) - когда-то вызывавшей изжогу, а теперь предстающей просто как свидетельство эпохи семидесятых — есть такой эпизод. Брежнев описывает, как «первой целинной весной» (1954) услышал жалобы руководителей, что далеко не все приезжие (целинники) собираются оставаться на местах. Между Брежневым и директором совхоза «Мариновский» А. В. Заудаловым происходит такой разговор. Заудалов: «Народ-то, с одной стороны, разношерстный, а с другой, наподобие войска – сплошь молодые ребята. Сегодня они тут, завтра их в другое место потянет».

«Да, проблема… – соглашается Брежнев. — Нужно думать о том, как закрепить кадры. (…) Надо позвать сюда девушек. Доярки, сеяльщицы, телефонистки, повара, врачи, учителя – мало ли для них работы сейчас и появится завтра в новых местах? Приглашайте девушек, и многие парни останутся здесь навсегда». И далее Брежнев (конечно же, не он, а журналисты, которые делали литературную запись) позволяет себе философское отступление: «Если на то пошло, речь у нас шла о планировании человеческого счастья. Молодые люди… и должны быть счастливы, потому что без этого невозможно благоденствие страны»…

Воспоминания генсека были сделаны именно с расчётом – это становится понятно только сейчас, — чтобы Брежнев выглядел в них максимально демократично, без советской монструозности и казёнщины, «тепло» — как сын народа. Во-вторых, написаны эти воспоминания с позиции «универсальных ценностей», поскольку советский режим в последние годы апеллировал именно к ним (мир, равенство, свобода, демократия), чтобы продвигать «советское» уже в качестве общечеловеческой нормы. Тем более важен этот эпизод, который на тот момент никто не счел крамольным. Девушек приглашают на целину добровольно, конечно же – «надо позвать»; учитывают также и их профессии. Но все равно – в силу самого контекста – становится ясно, что их рассматривают в первую очередь в качестве «средства» — чтобы, в итоге, «закрепить кадры». Впрочем, и мужчины-целинники также рассматриваются в качестве «объекта», поскольку их поведением пытаются управлять, исходя также из биологических инстинктов.

…Иначе советская власть, даже притворяясь миролюбивой, и не могла размышлять. Это её фундаментальный принцип: рассматривать человека в первую очередь как средство, инструмент, объект – наравне с тракторами, грузовиками, комбайнами и прочим. Мыслить «массами» или полами, как в данном случае, в качестве «строительного материала» – одно и то же; хотя бы это делалось и во благо, как казалось советским руководителям, самого человека и человечества. (Обернулся этот эпизод «планирования человеческого счастья» побоями и насилием, о чем пишет в гневном письме парторг Кишиневского строительного училища Пелагея Рыбалченко в ЦК на имя Хрущёва 17 июня 1958 г .)

Совсем другую, современную историю об обвинениях ряда голливудских звезд в харассменте у нас принято рассматривать как «желтую», «дискредитирующую Запад», бессмысленную или попросту «смешную», или даже сумасшедшую («с жиру бесятся»), но в любом случае как историю «про мужчин и женщин». На самом деле это скандал не про пол, а про универсальные права человека, про уважение личности. Известность в современном мире стала синонимом успеха, и это закономерно в мире «симулякров»; но в какой-то момент это стало противоречить ценностям демократии. Голливудский скандал – это попросту напоминание о том, что никто не может быть использован в качестве объекта (а харассмент, в отличие от флирта — это и есть использование другого в качестве средства). Никакая известность, богатство и другие символические достижения не дают фундаментальных преимуществ над правами других людей, их достоинством. Этот скандал – на самом деле признак здоровья американского общества, своего рода самоочищение организма демократии. И подтверждение фундаментального принципа демократии, сформулированного еще Иммануилом Кантом.

У нас любят цитировать по поводу и без повода Канта про «звездное небо над головой»; но если что и следовало бы заучить наизусть, то другой его постулат: разумное естество существует как цель сама по себе, и не может рассматриваться как средство. Если совсем просто — человек не может использоваться как средство, а может рассматриваться лишь как высшая цель.

Автор понимает, что это утопия, но первые газеты, вышедшие в декабре 1991 года, после того, как советская власть закончилась, должны были бы печатать на первых полосах крупным шрифтом цитату из Канта – потому что это и было тем самым главным, фундаментальным изменением, которое произошло в России. Не экономика, не лозунги, не колбаса и ее сорта — а именно то, что отныне к человеку, независимо от пола, расы, национальности и профессии теперь следует относиться как к самоцели, а не как к средству. Но эта формула является до сих пор главной тайной для большинства у нас.

Маргарита Симоньян пишет о том, что в России на выборах победил не просто Владимир Путин, но консерватизм всех типов, от красного до националистического. И на самом деле она права: если что и есть неизменного в России что при царской власти, что при советской, так это торжество консерватизма. Который проступает, так сказать, сквозь любой социальный строй. Отношение к человеку как к объекту, а не субъекту является фундаментальной составляющей консерватизма, нормой — как и уверенность в том, что этот мир устроен по «мужским законам». Формальное «равенство прав» женщин при выборе профессии в таком обществе вовсе не означает признания «равенства прав личности», точно так же как и практика централизованной закупки тонн тюльпанов в один из мартовских дней. Решение комиссии Госдумы по этике в пользу депутата Леонида Слуцкого подтверждает именно это: торжество и неизменность даже не декларируемого, а подлинного консерватизма. И любая комиссия, которая существует внутри этой системы, никакого другого ответа дать и не могла.

Символизм этой истории в том, что и журналист в патриархальном обществе также не рассматривается в качестве субъекта (того, кто выступает от лица универсальных ценностей: правды, справедливости и свободы слова), а только в качестве объекта, то есть, обслуживающего чьи-то интересы персонала. Словом, тут все сошлось.

Бойкот, объявленный затем рядом изданий (РБК, «Дождь», RTVI, «Новая газета», «Эхо Москвы», «Ведомости», «Коммерсантъ», Republic, Znak, «Говорит Москва» и другими), — вовсе не свидетельство солидарности, по меткому замечанию одного блогера, а, напротив – знак размежевания внутри журналистского сообщества. На тех, кто считает себя пусть и дрожащим, но все же субъектом, который «право имеет» – и тех, кто окончательно соглашается существовать в качестве подданных, с которыми можно делать что угодно. (В том, что слово «право иметь» благодаря Достоевскому имеет у нас сугубо отрицательную, как бы саморазоблачающую коннотацию, автор усматривает печальную закономерность, подтверждающую его выводы). Размежевание проходит тут уже не по политическим или идеологическим мотивам, а на уровне почти инстинктивном, человеческом. Тут речь идет о естественной реакции – «нельзя же так с людьми», неважно, женщинами или мужчинами. Человеческое достоинство – это в своем роде последний рубеж демократии в России, последний ее бастион. Бойкот ряда российских медиа после решения комиссии Госдумы по этике в связи с делом Леонида Слуцкого – это не история «про мужчин и женщин». Это история о правах человека и человеческом достоинстве. И даже ничтожный с точки зрения власти совокупный вес этих медиа, оказывается, тоже имеет значение – когда человеческое неожиданно берет верх над выгодой и расчётом.

Оригинал здесь