Об окончательном крушении модернистских архетипов

Детей заводили не для жизни, а для решения бытовых проблем (деньги, квартиры), либо просто потому, что «так вышло». В них априори не было желания жить, они ощущали себя ненужными, мешающими. И теперь, подобно испорченным вещам, отслужившим свое, они хотят исчезнуть, дабы не нарушать местный пейзаж, все эти кисельные реки крокодильих слез и молочные берега бесконечной лжи. И ощущение, что все вокруг «ненастоящее», тревожащее иные чувствительные натуры в экстремальные моменты, возможно, было с ними всегда и внутри «ненастоящей» жизни» они, следуя кошмарной какой-то гармонии, плавно перетекают в «ненастоящую» смерть. «Это ведь невзапраду?» — спрашивают они какое-то высшее чудовище, управляющего здешних равнин. «Нет, невзаправду» — улыбается монстр.

Мне всегда нравились люди тревожные, экзистенциально травмированные, чувствительные, эгоистичные, в общем те, которые сейчас бегут. А вот эти нарочито мужественные, рвущиеся на передовую — просто какие-то гипертрофированные идиоты. Кстати, куда-то слились целые пласты маргиналов-«русско-мировцев», типа описанного у меня во многих рассказах «Денщика». Полагаю, ими просто овладел животный страх, парализующий клинических идейных зомбаков.

Типаж «мужественный мужчина» такой же неактуальный, натужный, избыточный, гротескный, как например, «роковая женщина», уместная в XIX веке, но сейчас представляющая собой нечто пронафталиненное, по сути — обыкновенную городскую сумасшедшую. Разоблачайте модернистские мифы! Накачивать модерном современность (что делают провластные евразийские идеологи) — это доводить ее до гротеска, абсурда. Тот неловкий момент, когда хотели модерна, а все равно получили постмодерн. Постмодерн тотален, абсолютен, неизбежен.

Но тут важно не обольщаться. Не иметь иллюзий. С одной стороны — рано или поздно мы получим массовое недовольство. Потому что рациональность и здравомыслие никто не отменял. С другой стороны — не забывайте о темной силе, о хтоническом тотальном негативе части глубинного народа. Многие люди, доведенные до отчаянья нищетой и бесправием, хотят умереть. Пусть и неосознанно. Про то, что любая жизнь ценна, ценна сама по себе, придумала русская литература и те, кто плохо никогда не жил. А кто жил плохо, кто вечно высчитывал между инстинктом самосохранения и отчаяньем, внутри того давно включен шизоидный маятник, склоняющийся в сторону небытия.

Вообще над пресловутой ценностью жизни могут превалировать совершенно неожиданные вещи — от равнодушия и отчаянья, до тщеславия и лени. И не только убожество состоит из «нижайших» свойств, но часто и героизм. Да, да, иногда героем быть проще всего. Ну как раз в случае если ты ленив и амбициозен. Упрощение мотивов, как и их сакрализация — свойство не только русской литературы, но и обыденного сознания. Вы не знаете не только как устроены другие, вы с трудом представляете как устроены вы сами. Только интеллектуально изощренный и достаточно жесткий человек видит себя насквозь. Остальные не выносят правды о себе.

Нет более обесцененного не за столетия, но за десятилетия понятия, чем понятие — герой. Притом — верно обесцененного, что редко случается с позитивно-«сакральными» образами. Верно — следует понимать как правильно, рационально, в духе времени. Герой — всегда не субъект, но манипулируемый объект. Герой — относительно кого-то. Но не для. Самого себя. В последнее же время мы видим исключительно — социального манипулируемого героя (пассионария). Печальный, но при этом убедительно-комиксовый пример — некто, отправившийся совершать какие-либо брутальные подвиги.

Спрос диктует предложение. Спрос диктует жертву. Спрос очевиден. Это агитпроп с метафизической начинкой. Спрос сверху. Ныне с героя спрашивает ряженое в одежды идеологических наперсточников государство. А когда-то с него, возможно, спрашивал сам несуществующий «бог». В борьбе с несуществующим — некий античный герой, герой прошлых времен вообще — обретал почти метафизический статус, накачивал, так сказать, метафизические мускулы. Герой, манипулируемый нынешним государством мускулы не накачивает, а все чаще хохочет утробным, отрубленным мамлеевско-маресьевским смехом. В глухую русскую пустоту. Что такое субъектность для обывателя? Это осознание кто он и где он. В конкретном месте и в конкретное время. Вот это осознание сейчас к нему и придет.