О детских жертвоприношениях в советской России

Сюжет, в котором смерть сына оценивают в деньгах и вещах — архетипический для «русского» мира. Это русская литература и русская жизнь в одном флаконе, ее опасное гибридное скрещивание. Те владельцы ГДРовских сервантов, югославских стенок и азиатских ковров часто заводили детей в качестве необходимой детали социального интерьера или домашних зверушек. А когда ребенок вырастал, он переставал быть той уютной и удобной игрушкой, все больше становясь бременем, неприятным соседом, пищевым конкурентом. Поэтому мысль как-то избавиться от этого досадного недоразумения выглядит не такой уж и странной. Тем более, когда за это можно получить ее величество — Вещь.

Пиетет перед Вещью — нечто почти религиозное для социалистического человека, аборигена евразийских цивилизационных пустошей, выросшего в тотальном недостатке всего, где и чувства его, бывшие поначалу неуклюжими, потом и вовсе исчезли, превратившись в универсальную валюту наподобие туземных бус для осуществления натуробмена. То есть буквально мы имеем дело с ритуалом жертвоприношения, где ребенок приносится в жертву государству, а взамен получает разукомплектованное авто, фактически все тот же гроб на колесиках. Думая купить отсрочку собственной смерти, онтологический суицидник просто приближает ее.

Я устроила опрос в своих соцсетях — сталкивались ли мои читатели с подобными случаями циничного отношения к детям и как они могут их объяснить.

Вот что ответил один политтехнолог:

«Я за свою жизнь работал в разных кампаниях с разрывными заказчиками, и с оппозиционными, и с властными, и был такой случай. В одном городе девушку убило упавшей глыбой льда с крыши дома, эту историю мой заказчик хотел раскрутить против главы города и мы, я и моя команда, начали изучить подробно этот случай, и почему семья погибшей молчит. И как выяснилось, молчание ее родителей банально купили, за 20.000 рублей, ее отец сказал — дочь не вернешь, правды не добьешься, а так хотя бы денег дали.»

Реплика другой читательницы:

«Коллега, у которой было две дочери от разных мужей, нашла жениха в Египте (!) для старшей, когда ей было 14 лет. Отправляла к нему „в гости“ в 15 и выдала замуж, как только стало можно по закону. Младшей начала искать мужа в Эмиратах, признав ошибку — в Египте люди беднее.»

Еще:

«Посещаю регулярно одну деревню. Там рожают как в финансовой пирамиде, чтобы за маткапитал за младшего прокормить старших. Дают хлеб, смоченный водкой грудничкам. „А попробуй ему не дай!“ отвечают.»

И еще:

«Да. В совке такое было сплошь и рядом. Ребенок был интересен взрослым только лет до пяти. А потом вдруг начинал „не оправдывать ожиданий“ и на него переставали обращать внимание. В лучшем случае. И он рос как сорняк на помойке.»

А мой постоянный комментатор Александр Ковалев написал целый развернутый текст на эту тему:

«Я тоже сначала думал, что это просто неумелая демонстрация того, что „гробовые деньги“ выплачиваются, а то многие говорят, что нет. А сейчас вдруг пришло в голову, что нет — это социальная реклама, причем буквальная.

Как воспринимают здесь ребенка? 1-5 лет — вроде все нормально, розовый такой, прикольный.

10-12 лет — бурогозит, орет, бьет посуду, кроет всех матом, постоянно что-то требует.

14-15 лет — дома почти не бывает, пропадает с друзьями в падиках, появляется, чтобы своровать деньги или какую-нибудь ценную вещь на покупку наркотиков, ценные вещи в доме постепенно начинают кончаться.

16 лет — ловится на каком-нибудь преступлении (закладка, грабеж, и т.п.), родителям приходится продать все, чтобы его отмазать.

17-18 лет — изъявляет желание жениться, тут же разводится, родителям еще долго платить за него алименты и кредиты.

19-20 лет — живет непонятно где и с кем, бухает, появляется раз в месяц, в день родительской пенсии, чтобы избить родителей, и отобрать эту пенсию.

И вот, зачем такой нужен, а машина — все-таки вещь. Какой-то родительской любви уже давно нет, о ней говорят только по инерции, и чтобы не бил, когда пенсию забирает, а на самом деле родители ни в сознании, ни в сердце откопать ее не могут, и того пухлого малыша уже давно вспоминают как другого человека. Поэтому думаю, что скандальный ролик — таки реклама, продуманная, и точно говорящая родителям, что надо делать, и куда девать ребенка, ибо уверен, что описанный случай не единичный, и встречается часто.»

Несмотря на очевидное товарно-денежное отношение многих российских родителей к своим детям, последние продолжают наивно жить внутри традиционалистских парадигм. Одной из основ здешней репрессивной системы является общепсихологическая установка, сводящаяся к банальному стремлению детей получить признание родителей, соответствовать их ожиданиям, получить их «благословение». Однако странным образом эти желания сочетаются с непроговариваемым, замалчиваемым, латентным презрением, неприятием, отторжением ко всему их образу жизни и культурным (а порой и политическим) установкам.

Это отторжение вполне нормально. Ибо парадигмы, сформированные 60-ми, 70-ми годами прошлого столетия (условно) не работают и не могут работать в современном мире. Часто фрустрированное этим порочным дуализмом чадушко выдает на гора тонны «культурного продукта», на субстрате которого все то, что мы называем «совком», продолжает жить, «цвести и пахнуть» и по сей день. А ведь стоило всего лишь проговорить то, что нельзя проговаривать, обрушить псевдотабуированные конструкты и прервать лжесакрализуемую «связь поколений». В классическое «Но, чтобы стоять, я должен держаться корней» забыли добавить очевидное — «на коленях».

Однако, нам важно отметить данные социальные явления, проговорить их, но не погрузиться в пучину страданий о «России, которую мы потеряли». Почему бессмысленна рефлексия? Особенно в российском пространстве. Потому что она ни к чему не приводит, не имеет рационального результата. Выдавливали, выдавливали раба, да так и не выдавили. Размазывали, размазывали, слезинку «вселенского ребенка» по щетинистой душе, да пошли убивать соседского. С коллективным чувством вины как с иррациональным вытеснением, произойдет тоже самое — либо удавятся, либо кого-то удавят.