Как остановить маховик российских репрессий

Сегодня, в связи с усилившимися системными репрессиями, эта тема становится все более актуальной. Каждый раз, глядя на очередного фигуранта политической расправы, я вспоминаю свой процесс. Вот что я писала тогда, еще в 1996 году:

«Дело было сфабриковано кое-как, видимо, лишь потому, что они (ФСК-ФСБ) на 100% уверены в эффективности своих методов. Дело существовало лишь как способ давления и запугивания. Они были уверены, что я стану их агентом-осведомителем. А потом пойду домой. Но я осталась в тюрьме. На целый год. Потому что не сказала. Не из принципа, не из-за смелости. Просто язык бы не повернулся.

Я была возмущена: за кого они меня принимают? Всегда говорила, что мир — изощренный концлагерь. Только теперь изощренность исчезла, а концлагерь остался. Сижу в камере, где на 20 мест 40 человек. Они все время кричат друг на друга. Не сплю. Не ем. Родители не передают передачу, потому что две недели им не дают узнать, где я. Местная пища вызывает отрицательные эмоции, которые оказываются гораздо сильнее голода. По спящим людям ползают мыши и тараканы. В супе находят крысиный хвост. Вынимают и продолжают есть. Я отворачиваюсь. Было бы куда отвернуться!.. По ночам раздаются крики: «Мне плохо! Умираю!». «Умрешь, спишем», — отвечает дежурная. Здесь есть врачи. Но они либо некомпетентны, либо недобросовестны. Одно из двух. Постоянная слежка. Обыски. Дубинки. Которыми бьют. Одна женщина говорит, что чувствует себя трупом, который зачем-то куда-то тащат. «Ты еще чувствуешь?» — недоумевает другая. Многие уверены в том, что вряд ли выйдут на свободу психически здоровыми людьми.

Когда я впервые зашла в камеру, у меня создалось впечатление, что там проводятся съемки фильма. То ли сумасшедший дом, то ли колония двадцатых годов. В глаза бросилось несколько отстраненно-безумных лиц. Но это было не то безумие, в коем прелестна узнаваемость изведанных патологий. Это было очень специфическое безумие, страшное и простое, безумие, приобретенное здесь.

Специальный докладчик ООН, посетивший Бутырскую тюрьму, назвал условия содержания заключенных не только унижающими человеческое достоинство, но и настоящей пыткой.

Я писала об этом. Но я повторюсь. И буду повторять до тех пор, пока все не поймут. Меня шокирует то, что я вижу. Я не удивляюсь нечеловеческим условиям, издевательствам персонала, циничному и бессмысленному насилию власти. Я привыкла к ужасу, но никогда не привыкну к людям несопротивляющимся. К людям, которые усваивают порядки с такой предрасположенностью, что, кажется, просто изначально нуждаются в них. Все формы, все оттенки человеческого характера и чувствительности имеют своей сутью только одно — патологическую склонность к рабству. Она и является главной и идеальной системой управления. Если по капле выдавить из человека раба, то ничего не останется.»

Вспоминая девяностые, многие написали о том, что это время ассоциируется у них со мной и моим громким процессом. Постоянные пресс-конференции, сюжеты в СМИ, публичный позор ФСК-ФСБ. И я поймала себя на парадоксальной мысли, что ничего лучше и интереснее со мной не случалась. Хотела быть героем — стала. Хотела славы — получила. Хотела узнать все о «глубинах» русской метафизики — да пожалуйста, вот же они!

Удивительно, но Россия не может предложить персонажу подобному мне, ничего более значимого. Только тюрьму. Пусть и как концептуальную акцию, которую я сделала из своего процесса. Репрессивная родина, увы, не содержит в себе ничего, ничем не желает делиться. Она только отбирает, как та самая «убивающая мать», родина-смерть.

Бесконечное красное колесо русской жизни, бесконечные аресты и преследования, пытки и казни закольцованы на репрессивном сознании жертвенного большинства, которое подпитывает собою репрессивные же механизмы на свою собственную голову. Чтобы они перестали работать, необходимо лишить их этой подпитки, перестать ощущать себя жертвами. Именно об этом писал Бродский. И именно поэтому он и стал и героем, и нобелевским лауреатом. Именно не благодаря, но вопреки русскому удушающему пространству.

Палач и жертва — это две ипостаси, связанные одной экзистенциальной пуповиной. Иногда они превращаются в единое существо, сливаются до степени смешения, исступленно уродуя и себя, и окружающих. Только гений (Бродский) мог позволить себе не вписаться в этот конструкт, ибо он онтологически не совпадает с ним. Всем же остальным необходимо сделать усилие над собой, чтобы преодолеть порочную инерцию русского бытия. Иначе все вечно будет так, как в этом стихотворении:

ТЫ САМ КОНВОИР (Из сборника «Постмодернистские постстихи»)

Люди путают бездну

С тюремным глазком

Нет, я весь не исчезну.

Меня примет райком.

Метафизика райха.

Хохломского райка.

Рви же дальше рубаху,

Да гони ямщика.

Здешних големов лепят

В тех райкомах ручных.

Их язык — это лепет,

Протекая сквозь них,

Образующий смыслы,

Словно Кант — антимысль.

И как в Windows зависло

Бытие, псевдожизнь.

И сансарную резвость

Обретают потом,

Ибо путают бездну

С тюремным глазком.

Если б долго вгляделся

Псевдо ты в псевдомир,

Знал бы, что под арестом

Ты здесь сам — конвоир.

Изменилось ли что-то в репрессивной машине государства? Думаю, изменилось в сторону более жестких и несправедливых форм.

В 20-х числах декабря прошлого года, на основании показаний Марцинкевича («Тесака»), полученных, вероятнее всего, под пытками, были задержаны по обвинению в убийстве начала 2000-х годов шесть человек, среди которых мой давний друг Максим Хотулев.

Я знаю Максима более восемнадцати лет, знаю очень хорошо. Это здравомыслящий, уравновешенный, отзывчивый и порядочный человек либеральных взглядов, за которого я могу поручиться.

Не знаю, причастны ли другие задержанные к инкриминируемым им деяниям, но уверена, что Максим Хотулев ни в каких убийствах участия не принимал и судить человека за то, что он общался, возможно, не с «теми» людьми и имел взгляды не всегда совпадающие с государственными — это несправедливо и незаконно, иначе многие из нас могут оказаться в подобной ситуации.