Я не пинала бы мертвецов, если бы мертвецы не пинали меня

Институт публичной репутации, практически полностью отсутствующий в современной России, не стоит путать с пресловутой рукопожатностью, широко практикуемой и являющейся своеобразной основой, самой структурой рукотворного системно-либерального гетто.

Этот низовой способ коллективного взаимодействия, более характерный для маргинальных сообществ, породил такую ситуацию, при которой мы не только вынуждены наблюдать годами одних и тех же персон, но и слышать бесконечные повторы, и следующие из них бесконечные ошибки. Как политические, так и глобально смысловые. Например, сложившийся консенсус демонстративно не любит Трампа. Возлагает призрачные надежды на митинговую активность, не имея при этом ни четкого плана действий, ни анализа рисков, ни мало-мальски понятных лозунгов. При этом ручные политологи, как ни в чем не бывало, продолжают нахваливать не единожды проштрафившихся вождей.

Данная среда абсолютно унаследовала повадки, с одной стороны, позднесоветских комсомольцев с их формалистским подходом к делу, а с другой — той же советской фарцы, блатных (к чему, собственно и сводилась вся «элитарность» советского человека).

Они думают, что прорвутся гуртом, стадом, не понимая того даже очевидного факта, что сейчас они рвутся прямиком в никуда, в лучшем случае — в полное политическое и историческое забвение.

Лично я своей репутацией крайне дорожу. Раньше говорили — где бы ни печатали, лишь бы печатали. Теперь ровно наоборот. Во всяком случае для меня. Обилие графоманских и прочих ресурсов столь велико, издать книгу давно не составляет труда, посему, лучше уж не печататься нигде, чем в нерепрезентативных сомнительных изданиях.

Фактически, все, что есть у человека — это его репутация. В стране потерянных репутаций, смазанных лиц, скомканных биографий, каждый, кто блюдет реноме, на фоне прочих — практически святой, от того и исполнено общество к нему истеричного ненавистничества. Но это не святой-юродивый, это биографический профессионал — за подобное надменное возвышение советские презирали Бродского.

Биография в моей системе ценностей, безусловно, выше жизни — если не в ее (жизни) физическом, то в частном, прикладном применении — точно. Конечно, всякий Персонаж в первую очередь строит себе биографию.

Советский человек — небиографичен, антибиографичен. Человек нечеткой, часто вынужденной судьбы, обрушенной линии жизни, если угодно. Некто, всегда под гнетом обстоятельств. У советских вместо биографии — были сделанные «судьбы», слепленные или написанные, судьбинушки.

Сложно и аморально обвинять тех, в спину кому целились красные комиссары, кому угрожала кровавая расправа. Но. Сейчас мы имеем возможность наблюдать удивительный исторический феномен — не только возрождение самого советского типажа вне исторического контекста (безусловно — старые мосфильмовские декорации, которыми завалили пространство — это не контекст!), но и добровольные отказы от биографии, самоискореживание этих биографий, тотальное падение — особенно заметно это в среде общественно-литературных деятелей.

Имея определенную, годами, десятилетиями создаваемую репутацию, люди враз рушат ее, идя на поводу у патриотического мейнстрима — озвучивая такие антицивлизационные, дикие, колониально-автохтонные тренды как — «крымнаш», антилиберализм, антиамериканизм и пр., и пр.

Еще раз замечу — это люди с именем и судьбой, защищенные помимо прочего репутациями, связями, общественным мнением. Люди, которым ничего не угрожает. Или же потенциальная угроза стремится к нулю. Ничем кроме как внутренним безысходным садо-мазо, какой-то глубокой генетической поломкой, объяснить это я не могу.

Мне часто пеняют, что я нападаю на мертвецов. Но это единственное адекватное поведение в сценарии разыгрываемого между нами реваншистского зомби-апокалипсиса. Я не пинала бы мертвецов, если бы мертвецы не пинали меня. В их поведении нет ничего логичного, рационального, конструктивного. Их посыл — буквально — доплясать свой кошмарный агонизирующий танец на наших костях, утянуть нас в землю. Ведь умрет советский дискурс, как им теперь кажется, умрут и они.

Глядя на них, понимаешь, что для официального (должностного) большинства — писательского, в том числе — здесь никогда и не было никакой культуры, кроме советской. А советская культура — и не культура вовсе — это псевдоокультуренный управленченско-распределительный конструкт, удушающий все живое загончик.

Вера в круговую поруку в определенных кругах всегда была основана на архаичных фантазиях и мифологии. Нет, наверное, кое-кто «своим» и помогает. Но круг этих «своих» узок, а то и ограничен ближайшими родственниками. Я то ни для кого никогда «своей» не была. Сислиб ныне пошел пугливый, экономный, не то чтоб утопит, но руку помощи не протянет. Ну а ежели никто не видит, то и утопит. С глаз долой, из сердца вон, да и конкуренции меньше. Да что сислиб, всякий. Приличное общество в этом смысле — самое опасное. Ну то, которое вы приличным называете. Ничего не видят, ничего не слышат. Но, чу... Зрение и слух прорезается. И резвости вдруг и «долгой памяти» что у твоей царской охранки. От царской охранки до нынешней лубянки, как говорится, не изменился «приличный человек». Так и бегает со своим приличием.