Труд как социалистический невроз

Именно быт, а не «злой и мертвый «бог» — мой враг в современности. Быт и есть невыносимая экзистенция и бюрократическая метафизика, данная нам в ощущениях. Любопытно, что большинство избыток быта как раз устраивает, лиши людей сиюминутных потребностей и они обезумят от неведомого им доселе самосознания или же очевидных пустот бытия.

То есть, когда говорят «Труд сделал из обезьяны человека», — говорящие радикально правы. Но сверхчеловека труд из обезьяны не сделал. Если перефразировать классика, то «Труд сделал из человека то, что следует преодолеть».

Столь ценимые обществом усердие, настойчивость, трудолюбие, приобретенные навыки — скорее следствия и привычки вынужденного выживания. Но привычки эти, по сути, вид легализованного социального принуждения, которые выдаются чуть ли не за прогрессивные и (что важно!) обязательные.

Я же полагаю, человек не должен работать ради выживания. И должен лишь в том случае, если работа является его призванием. Что есть удел единиц.

«Ничто так не укорачивает человеческую жизнь, не портит нервы и здоровье, как работа и отношения. Но врачи скрывают эту информацию», — так написала я недавно в своем фейсбуке и получила более пятисот лайков. Удивительно, что даже в наше просвещенное время очевидные истины продолжают выглядеть как эпатаж.

О чем еще вам не расскажут «британские ученые»? О том, что большинство проблем, если их не решать, разрешаются сами собой. Потому лишь, что не являются нашими настоящими проблемами, а, скорее, общественно-навязанными. Мои цели и задачи (соответственно, проблемы) можно пересчитать по пальцам одной руки. О том, что мне нужно на самом деле, написано у меня на лбу. Хотя большинство не видит. Поэтому большинством и остается.

Большое количество лайков под постом, о том что труд и отношения — медленные убийцы говорит о том, насколько люди истосковались по непроговариваемым истинам. Насколько их гнетет бремя не только обусловленного и структурированного (не ими!) бытия, насколько они устали стоять в смысловом и лингвистическом стойле. Овладеть молчанием масс — вот моя задача.

Что являет собой гедонизм? Особенно низовой. Попытку примириться с реальностью. Компенсировать невозможное. Недоставшееся. Именно по этой причине нам навязывают удовольствия как норму, как необходимость. Чтобы к власти (ресурсу) не рвались лишние люди. Счастье — антоним здоровой конкуренции. Соответственно, семья становится мини-полигоном для удовлетворения и сублимации потребности во власти, а также бесконечного и бессмысленного поиска тех самых простейших удовольствий, о которых я упоминала выше. Проблема семейного насилия, к слову, заключается не только и не столько в психопатологических отклонениях или проблемах общества, сколько в самой семье, являющейся и источником, и причиной насилия.

«Бежать из семьи» — это уже заезженное и очевидное. Факт, что многие из нас, воистину, окружены кровопийцами и медленными убийцами под видами благостных домашних. Порой кажется, если бы у человека не было бы родственников, он жил бы вечно. Тоже самое можно отнести и к среде. Среда ограничивает, высасывает, указует, ограждает. Сколько людей являются заложниками среды! А в России — при отсутствии соцлифтов и следующей из этого обреченной корпоративности — практически все. Поэтому столь много вполне небездарных людей полжизни своей обслуживают чужие интересы, поют с чужого голоса, словно зажатые в этакой метафизическо-идеологической «давильне». От того — путь одиночки кажется мне куда более рациональным и перспективным, хотя и небезопасным.

Завязанность на труде как некой идее фикс, не только социалистический невроз, но и культурный. Основанный на паталогической склонности к рабству, которая и является главной и идеальной системой управления.

Дмитрий Быков намедни сказал:

«Больше всего для этого сделал Чехов, который, собственно, и автор фразы, высказанной в письме, насколько я помню, брату, насчет выдавливания раба по капле. Хотя у нас есть замечательный афоризм Алины Витухновской, что если выдавить из человека раба, ничего не останется. Я с этим не солидарен, при всем уважении.

Что касается темы внутреннего рабства и темы борьбы с ним, то русская литература как раз, скорее, солидарна с Витухновской. Она очень боится людей, которые выдавили из себя рабов, потому что считает, что у них не осталось нравственных тормозов. Они стали потенциальными убийцами, потенциальными вождями сект и так далее.»

Уважаемый Дмитрий Львович неверно интерпретирует мой посыл. Я считаю, что выдавить из человека раба невозможно потому лишь, что это есть одна из его онтологических основ. И утверждение мое касается не условного «русского человека», хоть и является отсылкой к русской литературе. Оно касается человека как такового. Вернее — социального объекта.

Исключением являются субъекты, обособленные индивиды, те, кто строит мировоззренческие концепты, исходя буквально из самих себя, а не из архаичных сакральных традиционалистских смысловых нагромождений, исторических и мифологических неврозов, как то «бог» и опять же мораль. Единственной моралью для меня является общественная целесообразность. Ну и чтоб котиков не обижали, само собой.

Между прочим, во время моего судебного процесса, в тюрьму мне передали книгу Виктора Ерофеева «Русская красавица», подписанную «Алине, победившей Чехова словом о выдавливании раба».

Недавно в очередной раз упомянули вошедший в историю диалог Бродского на суде. Я вспомнила, что во время моего процесса произошел аналогичный диалог. Полагаю, он возможен и сейчас, в 2021-ом. В этом смысле в России ничего не меняется. Чудовищная инерция бюрократической машины, наложенная на столь же чудовищную инерцию представлений, инерцию самого бытия. Плюс формализм на грани идиотизма.

«Взрыв смеха в судебном зале вызвала фраза государственного обвинителя Светланы Кельдишевой: вот Витухновская писала стихи, а почему она никогда не работала? Слово в слово то же самое, что было на процессе будущего Нобелевского лауреата Иосифа Бродского. «Поверь, эта прокурорша войдет в историю, как вошли в историю судившие Бродского», — сказала мне Юнна Мориц.» — так писала журналист Ольга Кучкина в «Комсомольской правде».