Почему у нас худших предпочитают лучшим

Меня давно занимал вопрос, почему в России так любят воспевать уничтоженных системой и обстоятельствами-окружением гениев? Здесь часто вспоминают умученных поэтов, а позже — цитируют, все это «заученное вхруст». А мне интересно, не переворачиваются ли те в гробу? Притом, я знаю, наблюдая за определенной прослойкой — их и сейчас бы так же умучили, не так жестоко (иные времена), но по сути, судьба их была бы немногим лучше. Таким образом, посмертная слава здесь выглядит как вид надругательства. Ведь это не только неприятно, но и унизительно, что тобой будто бы питаются, да еще и без твоей воли.

В этом контексте выражение «оставить что-то после себя» обретает зловещий оттенок, как если бы это сделала некая медузная лавкрафтовская сущность — а так видится субъект после смерти, тот субъект, что не имел ресурса распорядиться своим наследием — вдвойне, что оставляет после себя некую постжизненную слизь — как то к примеру — сплетни, болезни, интрижки, неразобранные архивы, сомнительных «друзей» и лже-интерпретаторов. Это именно слизь, а не биография, деконструируемая впоследствии здешними, как правило, политизированными, то есть, нарочито необъективными биографами и публикой, что под видом восхищения часто смакует лишь чужую трагедию, переваривает чужое величие, способная вынести его именно и лишь в том случае, когда оно компенсировано трагедией. То есть, резюмируя, всякий трагический гений в России имеет дело с сообществом латентных (а часто и не) убийц, исполняя незавидную роль сакральной жертвы.

Разберемся почему так происходит. Известно, что люди вообще склонны воспринимать всерьез лишь себе подобных, а именно, среднесдельных, предсказуемых обывателей. Гении же, в принципе, далеко не всегда нуждаются в понимании и одобрении. Зато очень часто нуждаются в технической и финансовой поддержке, но именно в этом им и отказывают, за исключением случаев столь редких, что их, воистину, можно отнести к чудесам. Также как от внимания большинства ускользает гений, также ускользают интроверты и индивидуалисты, маргинализуясь, оказываясь на периферии общественной жизни. К слову, в консервативных и традиционалистских сообществах одинаково не любят ни гениев, ни интровертов. Архаика — враг индивидуализма, в принципе. Так что по отношению общества к этим категориям мы можем судить о степени его цивилизованности.

При этом, общество хочет от гения, чтобы он забивал «культурные гвозди» в «некультурные головы». Это в лучшем случае. Чтобы он делал нечто, что «приносит пользу обществу» (ну хоть какую, например, чтобы где-то лампочка загоралась). Притом, как правило то, что «приносит пользу обществу», никакой пользы самому гению или самой гениальности, да даже «идее ради идеи» и «искусству ради искусства» не несет.

Все дифирамбы, поющиеся гению, насквозь фальшивы, и состоявшимся гений становится не благодаря, а вопреки общественному давлению. Но и здесь он мало что получает, ибо, как правило, бывает признан лишь после смерти. Таким образом, мы видим, что гении — это своего рода общественные рабы, причем самого низкого разряда, исходя из тех привилегий, которыми их «одаривают».

Все то, что происходит в мире, относительно гениев и аутсайдеров, в России происходит в чудовищно-перекрученном, гипертрофированном виде. И вот почему. Постсоветское общество является обществом средних, проверенно-серых, безопасных. Это связано с тем, что изменился сам антропологический тип, в целом. Вспомните образы начала 20-ого века. Монументальность, цементеющая мощь, внутренний стержень человека, отраженный на его лице. Эти типажи стали стираться где-то в 50-60-х и в 70-е исчезли начисто. В процессе социальной селекции и индустриализации мы получили нового эстетичного и гламурного, но все же маленького человека. Это на Западе. Социалистический же, как и постсоциалистический человек, продолжает оставаться неказистым, несуразным, негламурным, измотанным тяготами жизни, и представьте, плюс ко всему, еще и мелким! И вот именно этот человек является не только представителем масс, он является и представителем формально элитарных групп и сложившихся внутри них консенсусов.

На выходе мы имеем некий суррогат коллективного разума, а точнее — мечущееся в рамках внутренних установок массовое бессознательное, диктующее и воспроизводящее самое себя, подобно колонии бактерий. В некотором роде, мы имеем проекцию бытия в его негативном аспекте. Но я не раз писала о том, что Россия и есть темная окраина бытия, вся его негативная концентрация.

Для псевдоэлитарной, псевдокорпоративной среды, все более напоминающей итальянскую мафию, правда без драйва и колоритности самих итальянцев, в силу ее закрытости, замкнутости на самой себе и почти что патологическом неумении оперировать в современной высокорисковой среде, не только гений, но и любой индивидуал-одиночка воспринимается как враг и потенциальная угроза. Я же полагаю такое сообщество цивилизационно обреченным.

Известно, что нет пророков в своем отечестве. Но за этой расхожей фразой, за деятельностью, а верней, преступной бездеятельностью, которые за ней стоят, открывается та самая русская бездна, русское поле, воспетое в песнях. Но в бездне нету дна, верней оно бесконечно, а в поле нет ни «колосьев», ни людей. Как не станет и самого отечества в его изначальном, онтологическом понимании, а останется лишь территория управляемых объектов.