Андрей Нальгин: возвращение ультраправых – это последний шанс для Европы

Свой ответ он даёт в конце заметки, а пока немного информации к размышлению. По результатам выборов, ХДС Ангелы Меркель вновь стал сильнейшей партией в парламенте Германии, набрав 33%. Одновременно, это и серьёзное поражение партии, которая потеряла примерно 9% с предыдущих выборов. В противовес ей внезапным триумфатором стали ультраправые популисты из «Альтернативы для Германии».

Они получили около 13% и стали третьей политической силой в стране. Как минимум, это говорит о том, что рост популярности ультраправого популизма становится воистину общеевропейским делом. Вот что показывают факты…

В трёх странах из четырёх влияние правых резко выросло к началу нынешнего электорального цикла в Европе.

Отчего это стало возможным? Ответ на этот вопрос имеет длинную предысторию. В 1990-х годах начался сложный и противоречивый процесс, именуемый глобализацией. Он характеризовался ростом свободного потока капитала, распространением аутсорсинга и увеличением свободы в передвижении людей. Это повлекло за собой не только достижения, но и проблемы: финансовый кризис от мобильности капитала, а также рост преступности, а затем даже терроризм от иммиграции. Сильным оказалось также экономическое влияние глобализации на западный средний класс: тот начал стремительно сокращаться. Победителями стали элита развитых стран и растущий средний класс развивающегося мира.

В начале 2000-х, когда это ещё не было так заметно, избиратели по инерции голосовали за традиционных лидеров, боровшихся против климатических изменений, за права меньшинств и прочую благостную ерунду. Но после 2008 г. Европа оказалась в затяжном экономическом кризисе, и на благости денег стало не хватать. Тогда как традиционные партии продолжали отстаивать их важность.

Получилась парадоксальная картина. Несмотря на то, что выживание правящего центра зависит от экономического благосостояния среднего класса, правящие элиты совершенно не заботятся о его спасении. Их отношение к проблеме представляет собой сочетание достаточности, презрения и упорного нежелания менять систему, которую они нашли полезной для себя. В итоге средний класс стал искать решение своих проблем за пределами традиционного либерального спектра.

Но это ещё не всё. Ответом на заданный в начале заметки вопрос будет одно слово – бездетность. И Меркель, и Макрон, и Мэй не имеют детей. Как и ещё целый ряд политических руководителей Европы. Это и Марк Рютте из Голландии, и Паоло Джентилони из Италии, Симонетта Соммаруга из Швейцарии, Стефан Лёвен из Швеции, Ксавье Беттель из Люксембурга и председатель Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер. Возможно ли, что все они совершенно случайно являются бездетными? Возможно, но вряд ли.

Скорее, они иллюстрируют европейскую утрату веры в себя и тем самым – стремление к воспроизводству. Треть всех немецких женщин не родили сами ни одного ребёнка, и эта цифра доходит до 40%, когда речь идет о женщинах с университетским образованием. Исследование Institut National d'Études Demographiques показывает, что четверть европейских женщин, родившихся в 1970-е годы, вероятно, останутся бездетными. Да, человек не становится хуже из-за того, что он не может или не хочет иметь детей. Но если бездетность выберут многие, это будет иметь тяжкие последствия для выживания нации.

Речь идёт об экономике, потому что для того, чтобы поддерживать работу аппарата благосостояния, нужна новая рабочая сила, если немцы сами не могут производить новых граждан в достаточном для этого количестве. Но и о более глубоком экзистенциальном кризисе речь идёт тоже. Ведь если у европейцев рождаются дети, это потому, что они потеряли надежду. Бездетность отражает культуру без надежды на будущее.

Самоубийство человек совершает только тогда, когда ничто больше не имеет смысла, и никакой надежды нет. Суицид нации совершается по схожим основаниям, когда они овладевают множеством людей. Глобализация, кризис и технический прогресс убили надежду у среднего класса Европы, всегда отличавшегося изнеженностью и рафинированностью. А от него культ бездетности распространился дальше.

Так что на самом деле возвращение в политику ЕС ультраправых, предлагающих простые рецепты – последний шанс Европы на выживание как уникального культурного феномена, зародившегося в античности и дошедшего до наших дней. Но пока эту мысль разделяет недостаточно много европейцев, чтобы дело дошло до реальных перемен. А часики тикают… Успеет ли Европа очнуться, пока не пробил её последний час?