Анна Берсенева выдает свои литпремии. По средам...

…Года два назад я задумалась вот о чем: о литпремиях.

Итоги присуждения таковых показались мне настолько удручающими, что я изменила своему обычному правилу не высказываться на эту тему, чтобы не вызывать предсказуемое: «Ага, она же сама книги пишет, а премий ей не дают, вот она и злобствует».

Появилось отчетливое ощущение, что меня как читателя держат за идиота. Я самостоятельно открыла книгу в четыре года, с тех пор не было дня (кроме очень уж болезненных), когда не читала бы. И, смею думать, у меня выработался некоторый читательский здравый смысл. Поэтому когда я вижу, как он все отчетливее вступает в противоречие с тем, что раз за разом, очень громогласно и уверенно называют литературным достижением, когда пустое штукарство мне предлагают считать новаторством, а советскость вперемешку со снобизмом - высокой художественностью, мне хочется этому возразить.

Возражать я решила, не опровергая, а предлагая собственные представления о том, что представляется мне важным в современном книжном мире. Что мне - лично мне, а не каким-то абстрактным социальным и возрастным группам - интересно читать.

Понимаю, что такие впечатления не назовешь объективными.

А какие - назовешь?

Во всяком случае, мое мнение о книгах, которым я на протяжении нескольких лет присуждала «мою литературную премию», не изменились и сейчас. Я по-прежнему считаю, что их стоит прочесть.

ГОЛОЕ ДЕРЕВО БЕШЛЕЙ.

Самое трудное - объяснить читателю, почему это рассказы, а не очерки и не посты в Фейсбуке.

Литературно мыслящий читатель, например, искренне полагает, что Алексиевич просто расшифровывает диктофонные записи, и разубедить его в этом смог бы только человек, который по личному опыту понял, что из диктофонных записей не слепишь даже статьи, не говоря о чем-то более тонком. Но понявший это на собственном опыте никого переубеждать не будет.

В рассказе, полагает литературно мыслящий читатель, должна быть закругленная складная история. Это вам и литературно мыслящие авторы скажут: я просто пишу историю, мне просто нравится рассказывать историю; и обидятся, услышав в ответ, что у искусства и у художника вообще-то другое целеполагание. А у Ольги Бешлей - только личные, обостренно нервные впечатления.

От того, что все написано от первого лица и это первое лицо имеет в каждом рассказе одно и то же имя - Бешлей - скепсис литературно подкованного читателя только возрастает.

А у меня такого скепсиса не было ни одной минуты после того, как мне попался на Кольте рассказ «Хозяин». Меня не обманула обыденность событий: сняли квартиру, хозяин мудак, отравляет жизнь идиотскими разговорами, непонятно, что с ним делать, ну и прочее подобное. Была за этой смесью общеизвестного и оригинального такая печаль, которая по всему своему строю присуща только искусству. И во всех других ее рассказах, которые я сразу же начала читать - «Латышка», «День рождения», «Ангелы, демоны, отец Александр и еще я» - эта печаль жизни была тоже, причем становилась тем сильнее, чем более ярким становился юмор.

Мне страшно нравилось читать о том, как Бешлей моет пол в общежитии, заводит кота, ходит к гадалкам - эти простые действия в ее исполнении почему-то завораживают. Но я могу назвать рассказ, в котором впервые почувствовала не просто экзистенциальную печаль, а пронзительность острого горя - «Мой друг из 1932 года».

Чтобы совершенно отвратить любителей правильного рассказа, начинается он абсолютно по-журналистски: «В начале октября меня пригласили принять участие в публичном чтении дневников периода 1917—1991 годов. Группа энтузиастов оцифровала большое количество документов и выложила их в публичный доступ». Далее Бешлей приступает к выбору подходящего ей дневника. Взять Бабеля, Блока, Брюсова? Дзержинского, Вышинского? «Или вот — помощник директора по найму и увольнению завода № 371 им. Сталина, старший лейтенант НКВД. Человек с гитлеровскими усами. Что он там пишет? 5 апреля: «Утром позавтракал неплохо. Днем ходил в управление милиции…». 7 апреля: «Утром позавтракал неважно. Принял посетителей. Съездил в управление, пообедал неважно. Составил письмо <...> Вечером неплохо поужинал дома». Или Мария Сванидзе, родственница Сталина - берлинское платье, «беспрерывное изъятие людей с именами», вечеринка, расстрел.

В конце концов Бешлей выбрала для чтения вслух один из дневников 1932 года и принялась его изучать. Автору 20 лет, он уехал из нищей деревни под Пензой, потому что «экономика нашего дома была крайне печальна», подался вслед за братом в город Грозный, «поселился в рабочем поселке, окруженном нефтеперерабатывающими заводами, «безканечный звук каторых сливался в одно целое гиганское рыдание», но на завод его не взяли, и теперь он поденный рабочий на селекционно-генетической станции в городе Козлове Тамбовской области.

И вот Бешлей читает, как этот несчастный мальчик работает по восемь часов в день (сама она тоже), как изо всех сил занимается самообразованием, хотя оно никак не может переменить его жизнь (и это тоже совсем как у нее), как мечтает купить сапоги - и она о зимних сапогах мечтает, только в его беспросветности эта мечта не осуществится никогда, как, впрочем, и более глобальная его мечта пробиться к жизни, исполненной смысла, а не одного лишь желания выжить. И вот он пытается понять, как же ему выйти к этому невозможному свету, и уверяет себя: «Чтобы жить на пользу человеческого общества, нужно быть сторонником самой большой группы людей составляющих его... Всем своим существом примкнуть к этой гуще, сочувствовать ей, не проституткой вертется и льстить ее, а примкнуть и составит из себя частицу ее. С этого дня приступаю к проработке русского языка по рабочей книги предназначенной для VI года обучения в ФЗУ составители: М.В. Будкевич, О.И. Ворченко, Е.И. Досычева, К.Р. Суздалева. Учпедгиз за 1931 г.». И бьется этот мальчик о жизнь, и бьется, и не знает, что ему делать, чтобы выбиться, и Бешлей не знает, что делать ей, чтобы понять, зачем оно нужно, это творчество, и какое оно должно быть, и нужно ли оно вообще, и что вообще нужно. Это и есть пронзительность жизни, от которой хочется плакать самым банальным сентиментальным образом, это все очень простые вещи, о которых Ольга Бешлей - не героиня рассказа, а автор - пишет так, что в этом нет ни тени банальности. Она нашла какой-то очень личный и очень сильный способ соприкосновения с жизнью, поэтому от ее рассказов у меня захватывает дух.

И вот я хочу спросить уважаемых рецензентов, литературных критиков, книжных обозревателей - вы где, друзья мои? Появился автор, остро современный не в смысле стилистики, антуража или прочих малосущественных примет, а в самом главном смысле этого слова. Муж мой, писатель Владимир Сотников, мне как-то сказал: литература, как дерево, теряет сейчас свои листья - для нее перестает быть значимой информативность (добавлю от себя - для этого есть интернет), описательность (опять-таки добавлю - наша действительность переполнена визуальными образами так, что куда голову ни поверни, обязательно наткнешься взглядом на какую-нибудь картинку; описание той же самой картинки в книге просто невыносимо), остаются голые ветки и ствол, и страшно важно, что именно останется. Как писать под этим ветром, то ли осенним, то ли весенним? И вот автор Бешлей пишет в личном своем жанре бешлей - и ни один профессионал от литературы, кроме Валерии Пустовой, автора предисловия к ее книге, ни слова об этом не сказал, не написал, не заметил этого даже. Как к этому прикажете относиться?

А вот как к этому относиться - точно по словам героини нового, в книжку уже не вошедшего рассказа Ольги Бешлей: «Жги, - ответила Дама в черном».