Фильм "Тридцать": куда и зачем бегут 30-летние инфантилы

Зритель недоуменно глядит на стайку бегунов – молодых мужчин и женщин, мчащихся по берлинской улице. Не похоже, что они бегут, чтобы поскорей добежать куда-то или, может, убежать от чего-то – уж слишком размеренно они бегут, даже, пожалуй, вальяжно. И что-то также подсказывает, что это не группа физкультурников. От инфаркта им бежать еще рано, да и одеты они больше для прогулки, чем для пробежки.

Алла Мелентьева

Зачем они бегут? Куда? Куда ж вы несетесь, соколики?

А потом мы понимаем с немного грустным разочарованием, что они бегут просто так, никуда. Нет у них никаких особых дел, заставляющих бежать сломя голову. Бегут, потому что бежится, чтобы размять ноги, чтобы доказать самим себе, что в них еще есть запас молодецкой удали. И, в немалой степени, они бегут, чтобы продемонстрировать себе и другим, что они по-прежнему – банда, та самая, из анекдота.

Но на самом деле им только кажется, что они банда. Они жмутся друг к другу, потому что боятся, что оставшись в одиночестве, они снова окажутся один на один перед грузом прошлого и перед неотвратимостью выбора будущего. Груз прошлого – это еще ладно, в тридцать лет у всякого уже есть прошлое. Но вот выбор будущего – это сложнее.

Если рассматривать жизнь в терминологии киножанров, то юность похожа на триллер пополам с боевиком, и, иной раз, на романтическую комедию, а средний возраст склоняется к длинной и довольно скучной драме. Старость, сами знаете, сильно смахивает на трагедию, ну да бог с ней, со старостью – нас сейчас больше интересует тот небольшой отрезок, который приютился между юностью и средним возрастом, именуемый артхаусом. Артхаус – это когда всё сложно, когда персонаж зажат в тисках неопределенности.

Симпатичны ли люди, задержавшиеся на пороге среднего возраста? Для кино коммерческого жанра – определенно нет. Публика предпочитает традиционных героев: тех, кто проявляет решительность, вовремя сжигает мосты и эффектно кричит с арены императору «Идущие на смерть приветствуют тебя!» Фильм «Тридцать» – о мятущихся тридцатилетних инфантилах мегаполиса. Это люди-оборотни: то ли мещане с душами художников, то ли богема, обреченная на скучный комфорт мещанского прозябания. Для артхауса - самое оно. Артхаус любит сложные случаи инфантилизма.

Наш зритель, которого жесткие обстоятельства постсоветской жизни вынуждают пройти инициацию на зрелость лет на пять раньше, чем жителей Европы, наблюдает за метаниями берлинцев с легким завистливым неодобрением. В одно интервью российский журналист так и сказал режиссеру Симоне Костовой о ее персонажах: «У нас бы они уже считались маргиналами». Костова на это согласно кивнула – она в курсе. По большому счету, в Берлине такие индивидуумы тоже уже маргиналы, просто старушка Европа слишком гуманна и слишком искушена в вопросах индивидуализма, чтобы отказать неопределившимся в последней отсрочке перед грустным отрезвлением. Если достойной работы на всех не хватает, но уровень жизнь общества достаточно высок, молодежи разрешается задержаться с самореализацией.

В банде бегунов – пятеро. Раньше, наверное, их было больше, но жизнь уже успела поразбросать остальных – более успешных или более приспособляемых.

Овюнч – герой дня по причине своего тридцатилетия. Это вокруг него собираются остальные персонажи; его день рождения – единственная, в общем, причина для сплочения в мире, где каждый – сам по себе. Овюнч – писатель, скорее всего, пока непризнанный, и кто знает, возможно, писатель только в своих собственных глазах. Но зато он из тех, на кого взглянешь и скажешь: да, это настоящий европейский писатель, и всё у него, как у настоящего европейского писателя: и комната с эркером, и чашка кофе на журнальном столике, и ноутбук на столе побольше.

Симпатичный француз Паскаль работает в солидной компании, но похоже, в душе он еще не сжег мосты и, если подвернется случай, того и гляди, станет перебежчиком из рядов благополучных бюргеров обратно в богемную вольницу. Впрочем, это он сам так о себе хочет думать, а как оно на самом деле – неизвестно.

Раха, актриса с восточным типажом, усердно работает над своими профессиональными навыками, но только вот карьера почему-то стоит на месте, а годы, наоборот, – несутся, бегут…

Веселый, как дитя, беззаботный Хеннер – уж его-то, кажется, не прошибешь никакими невзгодами, - мельком показывает зрителю невидимую часть своей души – и тут тоже всё не так гладко, да и алкоголизм, похоже, уже совсем на подходе.

Кара, симпатичная невротичка, не в состоянии находиться одна из боязни одиночества. Она постоянно лепечет что-то забавное, но то и дело норовит соскользнуть в утомительные невротические откровения, от которых давно все устали, – и в конце концов устроит небольшую чеховскую истерику на плече у Ани, еще одной милой девушки, случайно прибившейся к «банде», - о ней особо нечего сказать, кроме того что она безликая милая девушка с модным рюкзачком – такую можно встретить в любой богемной компании.

Относительно упомянутой выше чеховщины – ее у Костовой много: и фоном, и пародией, и чуть не с пафосом. Костова открытым текстом признается, что хотела воссоздать на экране идеи из «Трех сестер».

Вот тут я бы с ней поспорила. Это не такая уж прямая отсылка к Чехову. У Чехова – драма уже состоявшихся, уже намертво впаянных в круг бытовой сансары интеллигентных обывателей. Чехов пишет о тех, кому уже настолько ни до чего, что, случись на дворе очередная октябрьская революция, они ее даже вряд ли заметят за разговорами на кухне в высокой сосредоточенности на своих внутренних трагедиях.

У Симоны же – другое. Приглядевшись к ее сюжету, мы обнаруживаем, что чеховские сестры и берлинская «банда» разделены границей инициации.

Сестры переступили надежды своей юности в свой срок и выбрали единственно приемлемый для них путь – путь интеллигенции, бесконечно тоскующей о чем-то бо́льшем, чем забота о хлебе насущном. Какая-никакая, но инициация в зрелость состоялась. Обратной дороги нет. «Три сестры» – о том, что проломило прозрачную границу артхауса, - о жизни в формате скучной драмы.

Фильм Костовой – о застревании на пороге зрелости, об ужасе перед инициацией. Тридцатилетним берлинцам ой как не хочется повторить судьбу чеховских сестер. Инициация – это всегда тяжело, а тут еще и возрастная граница сдвинута. Вот они и упираются изо всех сил: сбиваются в стайку, бездумно кочуют по городу в поисках событийности, пытаются забыться в ночных клубах, жмутся друг к другу из-за страха перед одиночеством, которое неизменно возвращает их к мыслям о том, что надо бы что-то, наконец, сделать и как-нибудь, худо-бедно, определиться, пристроиться, найти свое место под солнцем.

А вариантов у них не так уж много, и те, что есть – не ахти какие. Один из самых легких – медленно дегенерировать, заигрывая с ускользнувшей юностью до бесконечности, другой – осесть, остепениться, обрасти семьей и вторым подбородком, зажить скучно и бесцельно.

Есть, правда, и третий путь – стать никем не понятым аутсайдером-одиночкой, фанатично идущим к своей мечте, которую, возможно, никогда не суждено достигнуть. Но последний выбор, скорее всего, – не для персонажей Костовой. Ни у кого из них нет и намека на горение какой-нибудь мечтой. Иметь мечту – это, простите за банальность, важно. Осмысленная мечта превращается в цель жизни, и тогда с человеком происходит чудесное перевоплощение: взгляд становится живым, движения – точными, неврозы затухают, фрустрации исчезают. Цель своей жизни каждый ищет самостоятельно, но герои фильма не хотят, не могут, или не умеют искать свою цель – оттого-то им и не светит в будущем нечего, кроме деградации или скучного добросовестного мещанства, уже дающего о себе знать то тарахтением блендера, то воем пылесоса.

И вроде бы даже хочется заклеймить их всех за инфантилизм – но как только подумаешь, что добрая половина всего человечества точно так же не имеет никаких жизненных целей и будет в аналогичных обстоятельствах вести себя так же бесцельно, то как-то и язык не поворачивается. Кроме того, никогда не следует терять надежду – ведь жизнь пестрит чудесами, и те, на ком ставишь крест, вдруг находят в себе силы вырваться из прозябания.

А если чуда все-таки не произойдет, то еще через десяток лет Симона Костова, глядишь, побалует нас фильмецом с теми же – уже сорокалетними – героями, так и не нашедшими себя в жизни. Да и вообще, если поразмыслить, каждое десятилетие можно снимать о них по фильму. Жизнь, как вечный артхаус – плохо разве? У кого-то ведь и такого нету.