Проблемы "русского мира": кто виноват и что делать

Дмитрий Лучихин

Друг спрашивает:

- Фиг с ним, кто виноват, скажи уже, что делать в конце концов??

Вообще, это такой вопрос, на решение которого нацелены все мои тексты. Очевидность или не очевидность этого зависят от трактовки вопроса. Например, в известном анекдоте про обезьяну и прапорщика варианты ответа ограничены самоочевидностью необходимости прыгать. И сам вопрос «что делать», подразумевает: «как правильно и эффективно прыгать». Поэтому все ответы, развернутые на «поиск подходящей палки», воспринимаются как словоблудие, не имеющее никакого отношения к реальности.

Сталкиваясь с любой проблемой, будь то недомогание или возникшая задача что-то построить (дом, мост), мы естественно включаем в комплект решающих ее действий этап исследования. Проходим обследование и сдаем анализы - и лишь потом начинаем жрать таблетки. Изучаем сопромат, рассчитываем конструкцию, и только после этого начинаем весело таскать бревна и ворочать камни. В отношении человеческого общества и его социальных, психосоциальных проблем, мы, видимо, полагаем себя экспертами столь высокого уровня, что способны автоматически, без избыточных для нас занудных размышлений, артикулировать готовые правильные решения.

Все вышесказанное - лишь аналогии, призванные сделать открытой ту простую мысль, что наши непосредственные реакции - и логически, и исторически естественно следующие из них формы действий - не более адекватны, чем анальгин при аппендиците.

Содержательно логика «самоочевидности» типичной активности основана на известных психологических механизмах. В целом это большая и сложная проблема, но здесь я попробую обойтись «малой кровью».

В своей индивидуальной жизни мы не то чтобы часто, а я бы сказал всегда сталкиваемся с психологическим механизмом смены масштаба при глубоком погружении в любую локальную деятельность или ситуацию. Глядя на мир, сузившийся для нас до размеров предприятия, населенного пункта, жизненной коллизии мы достигаем высочайшего накала позитивных и негативных эмоций по таким поводам, которые с точки зрения нашей вненаходимости миру могут оказаться вообще не заслуживающими внимания; и уж во всяком случае никак не катастрофой, не трагедией и не ужас-ужас.

Тот зародившийся на наших глазах мир инфантильного патернализма и предельно невежественного традиционализма, освобождением из под власти которого мы сегодня озабочены, выглядит в наших глазах подлинной реальностью лишь по той причине, что мы его приняли. Приняли не в смысле позитивного приятия, но в смысле принятия его как настоящего.

Это связано, конечно, с мировоззренчески нерешенной проблемой отношения бытия и сознания.

С тем, что даже обладая всей полнотой современных знаний, мы по-прежнему убеждены, что живем в полностью внеположной нам бытийной реальности. На самом деле психологически значимая для нас реальность – есть реальность нашего собственного сознания. Нет, я не утверждаю здесь, что видимая нами материя есть иллюзия сознания, это другой вопрос. Но вся социальная и культурная данность окружающего нас мира, существует лишь постольку, поскольку является отражением, тенью реальности сознания. И если исключить влияние нашего сознания на бытие, органическая природа очень быстро залечит травмы от деятельности своего разумного порождения.

Иначе говоря, в каждый культурно-исторический момент бытия человеческого общества его подлинная реальность определяется всей полнотой развития человеческого сознания, которая проявляется в полноценном наборе порождаемых им интересов и мотивов действий. И только в свете этой полноты и целостности, локальные социальные процессы и отношения выявляют свое объективное значение и соразмерность.

Так вот, зародившийся и быстро растущий гнойник «русского мира» является прежде всего локализацией и самоограничением полноценного мира современного сознания. И принимая его за подлинную реальность, пусть и негативную, вступая во взаимодействие с ним, пусть и протестное – мы начинаем мыслить мир из его собственной, искаженной логики. Превращаемся в его жителей и персонажей.

И весь подлинный мир 21 века, с его культурой, его знанием, становится для нас смутным воспоминанием. Тем, что «конечно есть, но вот как-нибудь в другой раз. А сейчас надо срочно реагировать на происходящее в нашем скукожившемся мирке». То, что в большом мире занимает маргинальную нишу социальных атавизмов, в рамках «русского мира» выходит на роль доминирующих и системообразующих факторов.

И наша реакция на такую конфигурацию псевдореальности, становится столь же искаженной, ценностно переакцентированной.

Здесь многие сразу подметят известное сходство со стокгольмским синдромом. Но я бы сказал, что вот эта смена психологического масштабирования - более общее основание феноменов: и пресловутого синдрома, и возрастания до мировых масштабов событий «нашего городка», и вот этой вот локализации нашего мировосприятия - до культурно микроскопической размерности «русского мира».

Другой момент, который важно отметить для понимания ситуации, это то, что в большинстве своем мы не находимся под влиянием этой локализованной реальности тотально.

Мы скорее постоянно перескакиваем с одного способа восприятия на другой. И, допустим, глядя изнутри «русского мира», мы убеждены в необходимости и эффективности протеста. В нем мы раз за разом побеждаем, раз за разом власть подходит к последней черте, раз за разом ее действия становятся окончательно неприемлемыми. При переходе к позиции вненаходимости нам столь же очевидно, что все что «раз за разом неожиданно случается с нами» типически исходно предопределено - в момент открытой презентации идеологии особости «русского мира». И участвуя в «раз за разом» повторяющихся событиях – мы на самом деле участвуем в «парном танце» с властью, «фигуры» которого предопределены изначальным алгоритмом.

Попробую еще раз прояснить сказанное на примере и в области индивидуального опыта. Подобное часто происходит в рамках различных отношений: отношений в трудовом коллективе, дружеской компании, семейной жизни. Бывает так, что отношение к нам становится устойчиво негативным. И из позиции вненаходимости, мы смутно чувствуем, что ситуацию почти невозможно исправить. Что бы мы ни делали, каждое лыко будет в строку, каждое наше действие будет трактоваться предвзято. Но пока процесс не достиг своего разрешения - из позиции сознания внутри отношений - нам каждый раз удается убедить себя в незначимости прошлого опыта, включаться в новое взаимодействие так, как будто его просто не было, и рассчитывать на объективный, непредвзятый отклик. С предопределенным результатом. Согласитесь – насколько это похоже на то, как мы «забываем» все прошлые «последние черты», которые перешла власть, все прошлые выступления, «ведущие к пробуждению народа».

Вот это и есть первый шаг к возможным ответам на исходный вопрос. Шаг выхода за границы само собой разумеющейся логики «прыгать». Выход в позицию вненаходимости «русскому миру», в состояние полноты восприятия отражаемого в бытии мира современного сознания. И следующей из этой позиции возможности объективной оценки процессов локализации, с негативными последствиями которых мы имеем дело как с проблемой. И если вдруг на этот раз, мне удалось убедить кого-нибудь этот шаг сделать, давайте перейдем ко второму – отрисовыванию самой картины происходящего (сдаче анализов), по отношению к которому мы ищем это наше «что делать».

Первый морок, наведенный на нас включением в реальность «русского мира», связан с оценкой готовности массового общества к поддержке протеста.

Не буду подробно рассматривать многократно исследованную «банальность зла». Лишь коротко напомню, что «мерзавцы и злодеи» не импортированы нам с Марса. Те самые добрые соседи, с которыми мы не раз дружески беседовали о футболе и погоде, которые всегда готовы безвозмездно помочь с ремонтом заглохшего автомобиля, посидеть с заболевшим ребенком в случае политических разногласий напишут на нас донос, по служебной необходимости подвергнут нас пыткам, и, раздраженные нашей неуступчивостью, сделают это от всей души.

Об этом стоит помнить, но наши основные споры ориентированы по-другому. Оценка протестного потенциала общества, от которой немало зависит наша оценка собственной протестной активности, варьируется в широких пределах.

От мнения о тотальной готовности общества к протесту, сдерживаемого лишь недостатком вождей, позитивных примеров и индивидуальными страхами - до противоположного, которое под влиянием понятных эмоций зачастую артикулируется как генетическая предрасположенность народа к рабству и вызывает не менее понятные эмоции неприятия.

На самом деле я вижу здесь не разные взгляды на одну и ту же реальность общества, а разную оценку элементов этой реальности, сделанную из позиций вненаходимости и включенности в локальность «русского мира». Позиция включенности, воспринимающая «русский мир» как реальный мир, как весь мир, относит саму Россию и отношение к ней как к фундаментальной данности. И не оценивает ее как фактор влияния на оценку протестного потенциала. В позиции вненаходимости отношение к России становится доминирующим фактором, и именно учет этого фактора как влияющего превращает оценку протестного потенциала из тотально возможного в тотально невозможный.

Проще говоря, в общении с самыми разными людьми, более чем далекими от позитивной оценки власти, отчетливо проступает различие их отношения к государственному бандитизму, имеющему внутренний и внешний статус. Отношение к подброшенным наркотикам при расследовании внутренней коррупции строго негативно. Здесь власть - это «они», и они охренели. При реакции на схваченных за руку отравителей за рубежом «они» резко меняются на «мы». И даже если само отравление не оценивается как справедливое возмездие предателям, его разоблачение все равно вызывает не дистанцирование от власти, а солидаризацию с ней. «Нас поймали», «мы накосячили». Маркировка действий от имени России, легитимизирует практически любое преступление, которое во внутреннем пространстве почти никем не считается приемлемым. И поскольку интуитивно всем понятно, что жизнеспособность России как единого и отдельного от общества субъекта, однозначно связана со скрепами авторитаризма, именно такое отношение к России становится непреодолимым барьером для массового протеста. Скажу более.

Не рискну фантазировать, насколько текущее положение дел есть результат стечения обстоятельств или продуманной политики – но активный протест играет важную роль в поддержании тонуса патриотизма. Не дает забыть об угрозах для России как самостоятельного субъекта и допустить отношение к власти исключительно на основании оценок ее внутренней, обращенной к практической жизни населения, политики. То есть, если с точки зрения протеста он актуализирует негативное отношение к власти, как к вороватому и бездарному управляющему, то в глазах самого массового населения он в первую очередь напоминает о том, что под угрозой находится МЫ, и усиливает не настроения протеста, а, напротив, его неприятие.

Другая иллюзия - это бесконечно воспроизводимая идея, что единственными движущими мотивами творцов «русского мира» является стремление к деньгам и власти, а вся идейная оболочка есть лишь манипулятивное средство их достижения. Не буду погружаться в сложные рассуждения о психологической невозможности такого казуса. Попробую оставаться на поверхности. Эта идея многофункциональна. Во-первых, она служит формой профанации и уничижения противника. То есть играет роль карикатур Кукыниксов и фельетонов Аверченко. Помогает преодолеть страх смехом. Во-вторых, помогает преодолеть интуитивно распознаваемую, но непонятную трудность борьбы с идейностью «русского мира». Тот факт, что мы психологически осознаем, что нельзя придумать микроскоп только для колки орехов, религию только для оболванивания масс и прийти к власти только из стремления к деньгам, – делает такую мыслимую конструкцию власти исходно неустойчивой, своего рода аномалией, обреченной на саморазрушение под грузом собственной аномальности. И, конечно, в той растерянности от непонимания происходящего, в каковой мы пребываем, это хороший способ вернуть душевное равновесие. Что-то типа бутылки водки, выпитой перед первым полетом на самолете. От реальных опасностей не спасает, но помогает справиться с приступами медвежьей болезни. Но с точки зрения задачи повлиять на объективную реальность такое представление никуда не ведет. Идейность «русского мира» - это реальная и системообразующая сила, полностью определяющая саму возможность существования и устойчивости текущей системы власти. Да, со всей ее коррупцией, глупостью, бездарностью, подлостью и т.д.

Наконец мы подошли к третьему шагу, или искомому ответу на вопрос «что делать». Поскольку я об этом уже много раз писал, это во-первых, а во-вторых, - полагая, что такие ответы не могут быть результатом индивидуального творчества, в этот раз буду краток. Лучше всего было бы вообще ничего не говорить, потому что это заканчивается одним и тем же: «Картинки и таблицы пропускаю. А в пролетарскую суть вникаю». Сам выход из логики «прыгать» в позицию вненаходимости опускается как «умничанье», а приближенные к практике подходы рассматриваются с привычной позиции. Как новый рецепт борща. Конечно, они остаются непонятными. И слава богу, что так. Черт знает куда можно дойти, если начать в предлагаемой логике, привычно «прыгать».

Но в самом общем виде все же скажу.

Действия, способные вести к выходу из сложившейся ситуации, - это действия, не вступающие в диалог с властью через направленное оппонирование ее собственным действиям, а формирование и презентация политической повестки, альтернативной текущей идеологии. Повестки, апеллирующей к существующей реальности сознания современного человека, но оставшейся за бортом культурной локализации «русского мира». Повестки, предлагающей альтернативные формы реализации тех интенций сознания, нереализованность которых в социальной реальности сделала их опорой традиционалистской идеологии.

В общем, на мой взгляд, нельзя эффективно бороться ПРОТИВ, не презентуя никакого ЗА: востребованного теми, кого мы хотели бы привлечь на свою сторону.