Обри ди Грей: "Мы вполне можем жить до 1000 лет"

Правда, сам Ди Грей планирует не столько отменить старение, сколько снизить его участие в нашей смерти, пренебречь им, причем сугубо инженерными методами. Ученый предлагает снизить уровень старения до пренебрежимо малого, уничтожая его признаки — повреждения организма на молекулярном уровне — по мере их накопления. Согласно его плану, пока мы проживаем 25 лет, медицинские технологии должны развиться ровно настолько, чтобы продлить нашу жизнь еще на 25 лет, и если они будут и дальше двигаться такими темпами, то люди смогут жить вечно.

Любопытно, что Ди Грей пришел к работе с биологическими объектами из другой науки: по образованию он математик и программист и первые 30 лет своей жизни работал по специальности. Но после он женился на биологе и сменил область интересов. За 10 лет он освоил биологию по книгам, написал книгу о повреждениях митохондриальной ДНК и получил за нее докторскую степень. С тех пор его отношения с академическим сообществом остаются напряженными. Ди Грей критикует «классических» ученых за излишнюю фундаментальность и медленный прогресс, они же в ответ упрекают его в чрезмерном упрощении и непонимании природы биологических исследований.

В своих текстах и выступлениях Ди Грей повторяет, что рассматривает старение как инженерную проблему: в его картине мира старение — это просто накопление повреждений в организме. У молодого организма этих повреждений мало, а у старого — много. Следовательно, устраняя их, можно обратить старение вспять и вернуть организму утраченную молодость.

Список поломок, подлежащих починке, ди Грей сформулировал полтора десятка лет назад. Изначально в нем было девять пунктов, но с тех пор осталось семь: мутации в ядерной ДНК, мутации в митохондриальной ДНК, накопление «мусора» (поврежденных молекул и продуктов обмена веществ) внутри клеток, накопление «мусора» вне клеток, образование лишних сшивок между внеклеточными молекулами, клеточное старение, и, наконец, клеточная гибель.

Корреспондент «Чердака» поговорила с Обри ди Греем во время одной из научных конференций. «Новые Известия» публикуют самые интересные моменты этой беседы:

О возрасте, в котором следует начинать себя «чинить»

Мы уже понимаем, что процесс старения состоит из накопления повреждений в теле, которые организм сам себе создает. Вопрос в том, как мы можем помешать этим повреждениям вызвать заболевания. До недавнего времени существовало два подхода. Первый — подождать, пока повреждений накопится столько, что мы начнем болеть, и потом пытаться остановить болезни. И это, конечно же, не работает. Повреждения продолжают возникать, и польза от этого подхода постепенно сходит на нет. Второй подход — заставить наш организм работать аккуратнее, то есть создавать повреждения медленнее, чем в нормальном режиме. И это тоже не получилось, так как организм слишком сложно устроен. Поэтому почти 20 лет назад я высказал идею, что есть и третий подход — устранять повреждения на том отрезке времени, когда они уже возникли, но еще не накопились в таком количестве, чтобы нарушать работу организма.

Начинать чинить себя наверное лучше всего в среднем возрасте. Скажем, в пятьдесят. Вы всегда можете начать сначала. Вам нужно, чтобы было что чинить, но вы не хотите делать это слишком рано. С другой стороны, если урона уже так много, что вы больны, мы все равно можем сделать это, избавиться от повреждений, и этого может быть достаточно для того, чтобы патология перестала прогрессировать. Если нет, то можно обратиться к уже существующим медицинским технологиям, чтобы разобраться с патологией — и в этом случае они по-настоящему вам помогут, поскольку те повреждения, которые подпитывали патологию, мы уже убрали.

Количество повреждений можно уменьшить и до меньшего уровня, чем в 20 лет, но разница между двадцатилетним и годовалым не только в старении, но еще и в уровне развития. Мы не собираемся отматывать ничего назад и разворачивать вспять процессы развития. Поэтому пусть будет 20.

И можно будет восстанавливать репродуктивные функции: яичник — такой же орган, как и прочие. То есть мы начинаем стареть в 20, стареем до 50, потом возвращаемся в двадцатилетие. Конечно, мы еще не знаем деталей. Возможно, некоторые из методов нужно будет применять каждые десять лет, а другие — каждый месяц или день, потому что это будут уколы или таблетки.

О том, где взять денег на починку

Говоря о пропасти между лекарством, созданным в лаборатории, и лекарством на аптечном прилавке, можно назвать два различия между этими этапами. Первое — затраты, и второе — государственное регулирование. По поводу последнего я абсолютно спокоен. Я думаю, что, когда эта терапия станет близка к тому, чтобы стать доступной, уровень общественного давления значительно возрастет и общество начнет ратовать за быстрое одобрение и выход на рынок соответствующих лекарств.

Что касается денежных затрат, то люди часто говорят: боже мой, эти методы терапии будут совсем новыми и высоко технологичными и поэтому очень дорогими! Но нужно помнить, что большинство современных методов лечения пожилых людей не работает. И все, чего мы достигаем сейчас, тратя большие суммы денег на пожилых, — мы ненадолго отодвигаем момент, когда они заболевают. А потом мы тратим деньги на то, чтобы поддерживать их жизнь, в то время как они уже болеют, то есть мы тратим эти деньги в любом случае.

Представьте себе машину. Первая ржавчина появляется в тот самый день, когда вы получаете ее на мойке. Но первые пять лет можно ни о чем не беспокоиться, потому что скорость, с которой она растет, настолько мала, что ничего не происходит, никакая дверь не отваливается. И если вы уберете ржавчину через пять лет, то дверь не отвалится и в течение десяти лет. Да, мы начинаем накапливать повреждения задолго до рождения, но они не достигают того предела, с которым организм приучен справляться.

Мне пошло на пользу то, что я не занимался биологией с самого начала. И я в этом не уникален, это происходило часто в истории науки: люди начинали работать в одной области, а потом переключались на другую. Нередко у них в итоге получалось достичь больше во второй, потому что навык исследования легко переносится из одной области в другую. Поэтому в самом начале, когда я хорошо все обдумал, я привнес в науку о старении некоторый новый способ мыслить и смог сделать предсказания, которые долго не могли быть сделаны.

Я прошел несколько этапов. На первом этапе, когда я только начал заниматься биологией, я пришел со своими идеями, которые представляли собой интерпретацию идей и данных других людей. В этот момент мне не противоречили, у меня не было еще никаких мыслей о том, что мы сможем дожить до тысячи лет. И в первые годы моей работы то, что я пришел в эту область нестандартным путем, было скорее моим преимуществом. Ведущие специалисты в области говорили: «Хм, этот парень придумал то, что должны были придумать мы, а у него даже нет степени в биологии. Как так? Он, наверно, жутко умный!». Поэтому уважение ко мне росло гораздо быстрее, чем могло бы при другом раскладе. А потом, когда я стал доставлять неудобства, все изменилось и они начали говорить о том, что я не более чем любитель. Но и это прошло.

На самом деле, мне очень повезло. Каждая идея, которую я выдвинул 10 или 15 лет назад, по поводу разделения повреждений на семь категорий или технологий борьбы с этими категориями, все они до сих пор живут и процветают. Мы не нашли новых категорий, мы не нашли причин, почему бы наши подходы не работали. Нет, я крайне доволен тем, как идут дела.

О шансах на успех

Конечно, мы не продвигаемся так быстро, как я бы хотел, и даже не так быстро, как я представлял себе 15 лет назад, но у этого нет научных причин.

Единственное, что сработало хуже, чем я рассчитывал, это финансирование. После 15 лет работы мы можем предъявить прогресс, которого мы добились, и это очень хороший результат для небольшого количества денег, что у нас было. Поэтому мы можем сказать: смотрите, если мы продвинулись за 15 лет с такой суммой денег на столько, логично предположить, что мы можем продвинуться в 10 раз дальше, если у нас будет в 10 раз больше денег.

Я начал с того, что у нас уже есть данные, полученные на машинах и самолетах. Мы знаем, как успешно продлить здоровое функционирование простых машин, чтобы они служили гораздо дольше, чем планировалось изначально. Поэтому тот же подход должен сработать для сложных машин вроде нас с вами.

Это первое подтверждение тому, что у нас может что-то получиться. А второе — это прогресс, которого мы уже добились в развитии конкретных технологий. Самый очевидный пример — стволовые клетки, которые уже активно изучали к тому моменту, когда я пришел в эту область. Поэтому мы ими почти не занимаемся — другие люди уже разрабатывают ключевые моменты в этой технологии.

Я смотрю на то, что мы делаем, не то что каждые десять лет — я смотрю на это каждую неделю. Я оцениваю, хорошо ли мы движемся или можем делать это лучше, поэтому я к этому готов. Тут как с любой новой технологией: вы не знаете, что сработает, вы смотрите на то, что есть, и принимаете решения. Но моя цель здесь — спасать жизни, а не зарабатывать деньги или стать знаменитым. Поэтому, даже если у меня есть только 50% вероятности успеха, этого вполне достаточно.

Полностью здесь