Чем грозит России непреемственность власти

Серию материалов, посвященные перспективам нового президентского срока Путина подготовили ведущие российские эксперты в области политики и экономики. «Новые известия» публикуют один из материалов этого цикла.

Кирилл Рогов, независимый политолог

Важнейшее влияние на характер политических циклов в России оказывают ожидания населения и элит относительно перспектив российской экономики. Новый политический цикл будет разворачиваться под давлением трех неблагоприятных факторов — продолжающейся стагнации экономики, международной изоляций России и необходимости обеспечить сохранение режима после 2024 года. На политическую динамику определяющее влияние будут оказывать нарастающая депрессия в обществе и взаимоотношения трех отрядов путинской элиты — частно-государственной олигархии, силовой бюрократии и гражданских технократов. Учитывая постсоветский опыт «преемничества», добровольный уход Путина в 2024-м выглядит крайне маловероятным. Однако проблемой нового цикла является не только преемственность символической верховной власти, но — в не меньшей степени — трансфер поколений и активов путинской элиты.

Четыре цикла

За свои 18 лет у власти значительную эволюцию претерпели и сам Владимир Путин, и связанная с ним правящая коалиция, и российское общество. Каждый из четырех путинских сроков имел свой особенный профиль и, как правило, неожиданный, переломный финал.

Важнейший вектор первого срока (2000–2003) можно определить как олигархическую модернизацию. Владимир Путин находился в прочной связке с выдвинувшими его на роль преемника олигархическими элитами, которые нуждались в доступе к международным финансовым рынкам и интеграции в мировую экономику, а потому придерживались курса «управляемой модернизации». «Программа Грефа», которую общество воспринимало как либеральную, на самом деле выполнялась ровно в той мере, в какой она способствовала росту капитализации крупных сырьевых холдингов.

Параллельно Путин вел наступление на политические права старой олигархии, вылившееся в его конфликт с крупнейшей частной компанией России — ЮКОСом. Задача «окоротить» олигархию 90-х выглядела вполне рациональной, однако методы, которыми велась эта война, — рейдерские схемы перехвата собственности — подорвали имидж Владимира Путина в глазах рынка и привели к резкому перераспределению власти в рамках правящей коалиции — росту влияния силовых элит и силовых политик. Правительство «олигархической модернизации» Волошина–Касьянова было отправлено на свалку.

Следующий срок (2004–2008) можно было бы назвать триумфальным, если рассматривать его в отрыве от последующих событий. Стремительный рост нефтяных цен сопровождался существенным притоком капитала в Россию, в результате российская экономика росла в среднем на 7% в год. Нефтяная эйфория и дальнейшее укрепление связанных с Путиным силовых элит привели к нескольким последствиям: 1) формированию концепции России как самодостаточной энергетической сверхдержавы и ужесточению риторики в отношении Запада («Мюнхенская речь»); 2) экспансии государства в экономике — дрейфу в сторону паллиативного госкапитализма (создание госкорпораций); 3) дальнейшей централизации политической власти («вертикали»), особенно ярко проявившей себя в отмене выборности губернаторов и создании «доминирующей партии».

Парадокс этого периода заключался в том, что его неожиданное завершение пришлось на время формального президентства Дмитрия Медведева. Осенью 2008 года цены на нефть рухнули, а российская экономика пережила одно из самых глубоких падений среди крупных экономик мира (–7,8%), крупнейшие российские компании оказались на грани дефолта. Кризис продемонстрировал высокую зависимость экономики от внешней конъюнктуры и заставил скорректировать как оптимистические ожидания относительно ее будущего, так и представление о прочной взаимосвязи авторитарного курса Владимира Путина и экономического роста. В элитах и обществе формировался спрос на новую социально-экономическую модель, альтернативную путинской «вертикали»; кульминацией этого тренда стала волна массовых протестов конца 2011 — начала 2012 года.

Экономический кризис 2008–2009 годов произвел сильное впечатление на элиты и население, но оказался скоротечным. В 2010 году цены на нефть начали быстро восстанавливаться, а в 2011-м вышли на исторические максимумы, на которых продержались до осени 2014 года Несмотря на это, российская экономика не смогла вернуться к траектории высокого роста — рост резко замедлился. В то же время государство имело возможность серьезно увеличивать расходы: они выросли с 31 до 36% ВВП. Наращивала свое влияние и новая частно-государственная олигархия, непосредственно связанная с Владимиром Путиным.

Все это привело к формированию достаточно широкой рентоориентированной, перераспределительной коалиции, благополучие которой опиралось на бюджетные средства, политические преференции и силовой аппарат. Шок кризиса 2008 года сменился новой самоуверенностью, знаменем которой вновь стала идея самодостаточности и национального реванша. Политическая консолидация новой коалиции, ядром которой стали частно-государственная олигархия и силовая бюрократия, и явилась главной тенденцией четвертого срока (2012–2018). Идея конфронтации с Западом стала центральным элементом легитимации «нового режима» и драйвером его авторитарной радикализации.

Из этого краткого обзора можно увидеть, в частности, что основные повороты во внутренней политике на протяжении 18 путинских лет были тесно связаны не только с текущей ситуацией в экономике, но, может быть, в еще большей степени — с ожиданиями по поводу ее перспектив. Эти ожидания менялись в 2003–2004 годах в связи с началом резкого роста цен на нефть, в 2008–2009-м — в связи с их резким падением, в 2012–2013-м — в связи с новым нефтяным бумом, определяя поворотные точки политических циклов.

Три вызова

Новый политический цикл будет разворачиваться под влиянием трех фундаментальных вызовов:

— крайне низкого роста или стагнации российской экономики: средние темпы роста ВВП в период 2009–2017 годов составили около 0,7%;

— международной изоляции России в результате ее конфликта с Западом;

— необходимости решения проблемы 2024 года, после которого Путин по действующей Конституции не может сохранить за собой пост президента.

Следует отметить, что действие первого и второго факторов находятся за рамками влияния Кремля. У экономических властей нет представления о политически приемлемых способах стимулирования роста, а лишь надежды на его «естественное» восстановление. Кризис 2014–2015 годов был воспринят элитами как свидетельство того, что падение нефтяных цен до исторических средних (50–60 долларов за баррель) и резкое сокращение притока инвестиций не являются критическими для стабильности режима. В то же время затянувшееся восстановление экономики способствует нарастающей социальной депрессии.

Конфликт с Западом, которым Путин «управлял» в 2014–2015 годах, также вышел из-под его контроля. Запад не испытывает потребности в его деэскалации и в гораздо большей степени, чем раньше, готов к ответным действиям. Российское население, напротив, хотя и лояльно «официальному патриотизму», демонстрирует признаки усталости от внешнеполитической тематики и провоцируемых ею скандалов (в опросах граждане выражают мнение, что власти слишком увлечены внешней политикой и недостаточно уделяют внимания внутренним вопросам).

Наконец, структурный характер носит проблема 2024 года. Дело не столько в личности Владимира Путина, сколько в системе патронажа, при которой интересы элитных групп и кланов могут быть гарантированы только на основе личных уний. Власть нового лидера возникает из самого факта отмены прежних гарантий и преференций и раздачи новых. Опыт постсоветского «преемничества» в основном демонстрирует, что преемник, сохраняя лояльность «крестному отцу», будет разрушать старую клиентелу, чтобы создать новую. Даже опыт с «контролируемым преемником», или «тандемом», 2008–2012 годов не выглядит удачным: по мнению Кремля, он создал угрозу раскола элит и опасной политизации общества.

Институты распределенной власти и широких коалиций в формате «правящей партии» также не были созданы (хотя определенные шаги в этом направлении предпринимались) и вряд ли будут созданы за оставшееся время. Вообще, в мире авторитаризмов в последние десятилетия основной тренд — это персоналистские режимы, в то время как партийные авторитаризмы мутируют, а их число сокращается. Непопулярна партийная модель и у российского населения. Наконец, внешняя конфронтация, которая остается сегодня ключевым элементом легитимации режима, также требует символической персонализации «защитника нации».

Все эти аргументы работают в пользу того, что Владимир Путин сохранит за собой формальные политические полномочия за пределами своего пятого срока. А это значит, что даже то, каким к 2024 году будет конституционный дизайн российской государственности, сегодня неизвестно.

Так или иначе, сочетание трех обозначенных вызовов — стагнации, изоляции и проблемы преемственности — формирует неблагоприятную и крайне конфликтную диспозицию начавшегося цикла.

Трансфер поколений и активов

Однако главная коллизия начавшегося цикла связана не только с проблемой преемственности и трансфера верховной власти, но также с проблемой трансфера поколений и активов элит путинской эпохи.

Путинская система власти включает в себя три ключевых элемента и три главных «отряда» элит. Это частно-государственная олигархия (Сечин, Ротенберги, Ковальчуки, Шамаловы, Костин, Усманов и проч.), силовые корпорации (ФСБ, ФСО и т.д.) и гражданская бюрократия — технократы-управленцы. Баланс влияния и сотрудничество трех этих столпов должны обеспечивать устойчивость режима.

В последние полтора года Владимир Путин был занят выстраиванием третьей группы (новое руководство администрации, замены в губернаторском корпусе и правительстве). Ее представители рекрутируются по принципу лояльности первым двум, но приобретают со временем собственный вес. Эта третья группа в наибольшей степени соответствует идеалам «социального лифта», предоставляя возможности входа в элиту режима, и ограниченной меритократии — компромисса лояльности и эффективности. Здесь в последние два года происходила принудительная смена поколений. Ярким образцом этого процесса можно считать замену на посту министра экономики «либерала» Алексея Улюкаева на функционального технократа Максима Орешкина и ряд замен в губернаторском корпусе.

В отличие от «исполнительской» группы гражданских менеджеров, для двух других групп, тесно переплетенных между собой, важен принцип «наследования». Так, яркий представитель силовой бюрократии и один из ближайших соратников Путина Сергей Иванов был освобожден от поста руководителя администрации президента в августе 2016 года, а через несколько месяцев его 39-летний сын занял пост председателя правления одной из крупнейших компаний России — алмазного холдинга «Алроса». По наследству передается «место в системе», часть властно-распорядительного ресурса. Этот принцип действует и для других виднейших представителей путинской силовой корпорации: дети секретаря совета безопасности Патрушева, директора ФСБ Бортникова, бывшего руководителя ФСО Мурова и бывшего премьер-министра и директора Службы внешней разведки Фрадкова занимают ключевые посты в крупных государственных компаниях. В отличие от своих сверстников технократов-исполнителей, они оказываются в основном на первых позициях, т.е. двигаются по лестнице людей, принимающих решения, и олицетворяют лидирующее единство силовой корпорации и управляющей олигархии на основаниях наследственной лояльности.

Сложной ситуация выглядит в секторе «частной» олигархии — крупнейших частных холдингов и бизнес-конгломератов. Спецификация прав собственности здесь выглядит все более размытой, а структура собственности — крайне непрозрачной. Между тем значительная часть первых лиц в частном секторе — ровесники Путина, родившиеся в 1950-х, и приближение момента их отхода от дел — почти неминуемый фактор начавшегося политического цикла, также как старение самого Путина. Широкомасштабный конфликт с Западом еще более ограничил их возможности по легализации и публичной защите собственности, а значит, повысил неопределенность и расширил возможности силового перераспределения.

Путинская система сложилась не в результате реализации какого-то продуманного плана, а в результате спонтанных реакций на изменения конъюнктуры и настроений. Ее основной принцип — комбинация силовых и рыночных механизмов, в которой последним отведена подчиненная, хотя существенная роль. Ухудшение экономической конъюнктуры увеличивает несбалансированность этого механизма и издержки этой несбалансированности. Критическим для системы окажется момент, когда силовые методы будут скомпрометированы в общественном мнении.

Оригинал здесь