Екатерина Шульман: спящие демократические институты иногда просыпаются

Этому феномену Екатерина Шульман посвятила публикацию на сайте Московского Центра Карнеги.

Если судить по рейтингам, которые ранжируют страны по уровню демократичности, то, к примеру, в 2016 году Соединенные Штаты, по расчетам Democracy Index, перешли из категории «полных демократий» в «ущербные демократии». Причём не из-за победы Трампа, а из-за тенденции снижения общественного доверия к политическим институтам.

Нельзя не видеть, пишет Шульман, что и авторитарное, и демократическое свойственно человеческой природе и человеческим сообществам. Как «железный закон олигархий» (склонность малой группы абсорбировать власть в любой организации) действует универсально, так и демократизация – глобальный процесс.

В то же время, происходит прогресс автократических режимов, которые перенимают друг у друга различный опыт. К примеру, способ контроля над гражданской активностью, с помощью ограничения внешних контактов общественных организаций. Или использование достижений развитых стран: культ безопасности, дискриминированность в прошлом как источник привилегий в настоящем и информационную прозрачность.

Зато и в самих развитых демократиях входит в моду популизм и тому подобные явления, свойственные недемократическим режимам. Но ведь и секрет стабильности развитых демократий в их открытости непрерывной трансформации, - считает Шульман.

Термин «переходные институты» применяется в научной литературе к китайским практикам управления и подразумевает разного рода формы перехода от экономики планирования и административной централизации к рыночной конкуренции и элементам самоуправления, но минуя стадию политической свободы, которой правящая партия позволить себе не может. Не секрет, что это понятие стало активно обсуждаться в России, поскольку российскому руководству приятно слушать о реформаторских планах под видом китайского опыта: «чтоб и Советский Союз не развалить, и потреблять как на Западе».

Однако, предупреждает Шульман, те, кто чуть больше знает о китайском социально-экономическом устройстве, вряд ли восхитятся сочетанием высоких темпов экономического роста, монополии на власть и капитализма без пенсий, социальных гарантий и профсоюзов, без свободы слова и прав человека. Такая система возможна только в Китае. Но авторитарные партийные режимы с правящей партией вполне распространены. Даже в Зимбабве это позволило обеспечить мирную передачу власти.

О подобном переходном режиме в российском варианте остается только мечтать. Парламент, который не назначает министров и не распоряжается бюджетом, представляет собой не промежуточный, а спящий институт, прописанный в законе, но не функционирующий на практике, поскольку реально решения принимают в других местах – в спецслужбах, армии, секретариате, а то и просто: в бане или на охоте...

Но, - предупреждает Шульман, - когда персонализированная власть такого рода по тем или иным причинам ослабевает, спящие институты просыпаются. Как это было в Италии в 1943 году, когда Большой фашистский совет внезапно сместил Муссолини.

Вот и сейчас, по мнению автора, в России можно разглядеть слабую тенденцию на усиление формальных институтов в противовес неформальным, поскольку на практике мы видим, как Администрация президента увядает, а Госдума активизируется, «преемник из бывшего охранника явно не вытанцовывается, старые друзья страдают от публичности судопроизводства и новой информационной прозрачности, и в целом увереннее смотрят в поствыборное будущее те, у кого есть аппаратная должность и полномочия, а не неформальное влияние».

С другой стороны, политическая машина сегодня находится в низкоресурсном состоянии и больше озабочена выживанием, чем экспансией. Поэтому любой курс реформ маловероятен, программа нового-старого президента будет набором добрых дел, точечно направленных на те проблемные сегменты, которые система в состоянии определить.

Однако даже при отсутствии у системы сил и энергии на перемены не следует, что они не произойдут, поскольку ресурсы и возможности для претворения в жизнь глобальных планов преобразования реальности есть не только у авторитарных, но и у тоталитарных режимов.

Вот как это обычно происходит.

Политолог Дэниэл Тризман изучил 201 случай демократизации политических режимов с 1800 по 2015 год, исследуя исторические труды, научные публикации, прессу, мемуары, дневники и сетевые свидетельства – всего 1064 источника. Как выясняется, в 4% случаев демократизация случилась посредством сознательного ограничения государством своих полномочий (то, что мы бы назвали либеральными реформами), в 16–19% случаев – в результате элитного пакта. От 64% до 67% случаев относятся к тому, что ученый называет «демократизацией по ошибке».

Что это за ошибки? Система делала шаги, призванные укрепить власть, но в реальности ее ослабившие: диктаторы недооценивали силу оппозиции, не шли вовремя на компромиссы или на репрессии и в результате теряли власть (13–17% случаев); закручивали гайки с чрезмерным энтузиазмом, и переизбыток репрессий вызывал опрокидывающие режим протесты (12–15%); назначали выборы и референдумы, на которых рассчитывали победить, а потом что-то шло не так (24–29%); начинали военные конфликты, в которых проигрывали, и лишались власти (6–9%). Довольно распространенный сценарий – условная перестройка, когда систему планируется не изменить, а слегка улучшить, но шаг за шагом перемены выходят из-под контроля, и происходит смена власти и политической формации.

Так что нынешних консерваторов и охранителей история сама толкает в горб в нужном направлении, вне зависимости от их внутренних представлений о смысле и целях своей деятельности, - заключает Шульман.

Оригинал здесь.