"Охотники" против "волков": почему нельзя верить социологам

Владимир Василиев, аналитик

Газета «Ведомости» опубликовала результаты социологического исследования, проведённого совместно Левада-центром и Московским центром Карнеги, под названием «Почти 60% россиян выступают за решительные перемены в стране. А их главным условием большинство опрошенных считают серьезное изменение политической системы».

Наиболее внимательные российские комментаторы этой публикации обратили внимание на следующее: «Наш народ трудно понять – 60% хотят перемен, и при этом 67% проголосовали за продолжение действующей власти. Сплошной дуализм и непонимание причинно-следственной связи. Или, всё-таки, неправильно ведётся подсчёт голосов на выборах или мнений при опросах???»

30 октября 2019, то есть буквально накануне, глава ВЦИОМ Валерий Фёдоров заявил в интервью газете «Аргументы и факты»: «Зафиксирован рекордный уровень счастья у жителей России, причём измерения этого показателя мы ведём с 1991 г.»

Теперь однозначно проявился дуализм (раздвоение сознания или специфическая «шизофрения») в самой социологии РФ, а не только у населения РФ. Так в чём же дело? О чём всё этом свидетельствует?

Ученик, друг и сотрудник Пьера Бурдье — Патрик Шампань в статье «Общественного мнения не существует» уже примерно треть века назад аргументировано доказал, что социологи, проводящие массовые опросы, интервьюирования, анкетирования и т.п., в результате не получают ничего другого, кроме того, что они сами запрограммировали в качестве результата своего исследования. И до сих пор никто из мировых величин социологии аргументировано не опроверг этот вывод социологической школы Пьера Бурдье — руководителя европейского центра социологии в течение примерно четверти века, академика французской академии наук и т.д.

Так что это, если исходить из методологических оснований европейской социологии и социальной философии, «специфически шизофренический» дуализм отнюдь не у тех, кого опрашивают и кому приписывают полученный результат, но у тех, кто опрашивает и кто приписывает.

И этот дуализм есть неотъемлемый атрибут, родимое пятно всей дискурсивной формации Запада с момента его возникновения, который нашёл своё выражение и закрепление в догмате о «филиокве» — об исхождении Духа Святаго «от Отца и от Сына», в отличие от Никео-Царьградского Символа Веры, утверждённого первыми двумя Вселенскими Соборами: «от Отца чрез Сына».

Рене Декарт дал другое, ставшее классическим, выражение и закрепление этому же самому своими формулами и толкованиями «субъекта» и «объекта», «мышления» и «представления», которые посредством Иммануила Канта всего лишь, будучи доведены до своего логического завершения, обрели форму «объекта» как «вещи в себе», абсолютно непознаваемого для «субъекта», с одной стороны, и Абсолютного Духа, развёртывающего как Абсолютное Понятие, в системе Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, с другой.

Фридрих Ницше завершил этот круг «вечного возвращения того же самого», сделав вывод, что все науки без исключения, включая философию и теологию, все естественные и гуманитарные науки, есть не что иное, кроме как отрасли психологии человека, вполне определённого (= ограниченного) исторически и «снизу» (началом), и «сверху» (концом) одного и того же «круга кругов».

Физик-теоретик, специализировавшийся на квантово-волновых теориях и попытках синтеза четырёх «взаимодействий», Фритьоф Капра в «Дао Физики» достаточно убедительно для всех, кто знаком с современной физикой, а также с восточными мифами, показал, что все современные естественные науки есть лишь запись древних восточных мифов иным языком — языком математики, прежде всего.

Так что признание Ю.В. Андропова «мы не знаем общество, в котором живём» отнюдь не стало менее актуальным (от слова совсем) и с современной западной социологией (а никакой другой социологии здесь нет), нежели оно было актуальным и без этой социологии.

А с чем же мы имеем дело в данном случае с этой социологией? С «экономикой подпихивания», если кратко, или, что есть то же самое, с «технологией знания-власти над живым (над населением данной страны и, в конечном итоге, над человечеством в целом) как биологическим видом», если сказать чуть более развёрнуто.

Мартин Хайдеггер квалифицировал (и доказал это) всю новоевропейскую науку никак иначе, кроме «настойчивой обработкой действительности», «поставленной на истребительное использование».

Павел Александрович Флоренский в лекциях, читанных во ВХУТЕМАС в начале 1920-х, квалифицировал всё европейское «технэ» (и технику, и искусство), в отличие от «пойэзиса», не иначе, кроме как «скульптурой, графикой».

В чём суть скульптуры как метода обработки действительности? Вот в этой настойчивой обработке действительности, подгоняющей и загоняющей её в формы (идеи-образы), возникшие в сознании «скульптора» и поставленные им пред собою посредством их визуализации (представления).

Алексей Фёдорович Лосев указывал на то, что древние эллины исходили из четырёх видов «вины» (и соответственно «виновника») у всего сущего: идеальной (вина формы), материальной (вина материи, вещества), действующей (вина мастера) и «вины» самого конкретного сущего, таким способом происходящего из сокрытости в открытость (в истину — в алетейа) и в таком виде открывающего и показывающего самое себя для всего прочего из числа сущих.

Эти четыре вида «вины» у римлян превратились в четыре вида причин (causa): causa idealis, causa materialis, causa efficiens, causa finalis. Но здесь у римлян смысл уже окончательно и необратимо изменён и закреплён именно в сторону скульптурности.

Таким образом, необходимо и неизбежно (закономерно) получается только один единственный ответ на поставленный вопрос об этом дуализме. В случае с результатами социологии в нашей стране мы имеем дело ни с чем иным, как с «экономикой подпихивания» как современной формой всё той же самой «технологии знания-власти над живым (над населением данной страны и, в конечном итоге, над человечеством в целом) как биологическим видом».

Проще говоря, мы имеем дело с загонной охотой на «волков». В этой «охоте» участь «волков», загоняемых в сужающийся коридор, очерченный линиями красных флажков, определена и предписана населению как популяции «говорящих животных», пока ещё обитающей на территории, кормящей всех этих «охотников» и используемых ими «загонщиков».