Не столько рабы, сколько дети: в чем главное отличие россиян от европейцев

Философ Дмитрий Лучихин обратил внимание в своей публикации на очень распространенное заблуждение, которое свойственно критикам российского массового сознания:

«В связи с последними терактами в Австрии, опять активно педалируются факты, о том что именно мигранты оказали сопротивление террористам. Их цель — утверждение и подтверждение мультикультурального канона, о том, что все люди одинаковые (одинаково хорошие), независимо от расовой, национальной и культурной принадлежности. А плохие есть везде и у всех.

К сожалению, это не так, и нам крайне не полезно заниматься самообманом, даже из самых лучших побуждений.

Почему не так, я постараюсь показать на примере России. Во первых, это проще по соображениям морального права на суждение. Во вторых, здесь суть проблемы не смазывается чисто поверхностными, «декоративными» особенностями культур.

Но прежде, в качестве ремарки, хочу отметить еще один момент. Даже в том, нарочито локализированном ракурсе, в котором утверждения о морально-нравственной одинаковости людей независимо от их культурной идентичности, выглядят объективными — они не совсем точны и честны. В его рамках, напротив, представители культур с коллективной формой духовной нормативности, статистически чаще бывают «хорошими», то есть активно следующими морально-нравственным нормативам. Собственно, именно это было одним из самых важных аргументов в советской пропаганде, подчеркивающей отличие «советского человека», от человека из «мира чистогана». Вспомните хотя бы ранних АБС. К сожалению, этот ракурс не охватывает реальность, в которой нам приходится существовать в действительности.

Сознание российского массового населения исторически принято называть рабским. По просторам интеллектуального пространства, этот термин-определение пошел гулять задолго до того, как мы сформулировали понятие манипулятивных высказываний. Но был он именно манипулятивным, нарочито оскорбительным. Его целью было задеть так, что бы заставить обратить внимание, и сознательно разотождествиться, отречься от некоторых характерных особенностей, «естественных» поведенческих реакций и мотивов. «Выдавить их из себя по капле».

Не то, что бы определения российского массового сознания как рабского было неверным, но оно было не точным, скорее уводящим от сути проблемы, чем фокусирующим на ней. Такая расфокусировка, стремящаяся усилить себя эмоционально, напротив создавала пространство для своего опровержения. «Какое рабство если добровольно — это просто особенность, уникальность». А отдаление от существа вопроса, позволяло сочетать его сохранение с декоративными и чисто риторическими заимствованиями из реальности свободного мира. Обходить проблему несовместимости российской «уникальной особости» с понятиями свободы личности и прав личности.

Не существует особого психологического механизма рабского сознания. Все формы жизнедеятельности опираются на единую базовую логику. Можно вслед за Фуко назвать ее эпистемой, или вслед за Библером — историко-культурной логикой, но видимо придется иметь ввиду, что имеются подобные логические протоформы разных уровней: от более общих и длительных, до локализованных до жизненного цикла отдельных культур и этносов.

И социальная форма рабовладения, воспроизводила в себе общую логику патриархальных социальных отношений между социальными поколениями. Она не столько ответвляется от нее, или дополняется некой характерностью, сколько напротив, оказывается наиболее чистым, идеальным образом логики патриархальности. Если в патриархальных отношениях внутри семьи и рода, актуально присутствуют более базовые для самого феномена разумности межсубъектные мотивы отношений, и потенциально возможный выход за рамки патриархальности, в партнерство — то в социальной логике рабовладения — рабы это дети зафиксированные в своем детском статусе.

То есть в причинно следственной иерархии, не патриархальные отношения похожи на рабовладение, а рабовладение организовывает отношения по логике фиксированной патриархальности.

Поэтому куда более правильно, говорить о специфической особенности массового сознания россиянина, не как о рабской, а как о патриархальной. Не называем же мы рабской, традицию безапелляционного почитания старших и патриархов рода, в кавказских культурах.

А теперь давайте присмотримся к неотъемлемым атрибутам патриархального сознания. Помимо внешней готовности подчиняться старшим по родовой, и наследующей ей социальной иерархии, такое сознание содержит и психологическую причину такой готовности. А именно — передачу личной субъектности и субъектной воли, а так же связанной с ними моральной системы оценок - в ведение старшего по иерархии.

Иначе говоря, в патриархальной логике сознания не предусмотрена индивидуальная верификация, проявляемой и направляющей воли старшего по иерархии, на моральную нормативность.

Подобную логику восприятия мы видим у детей определенного возраста. У них еще нет представления о некой объективной моральной правильности. Правильно для них именно то что говорят родители. И именно потому. Иногда авторитет родителей может перебиваться авторитетом другого старшего — например учителя. Но и тогда, правильное полагается правильным не само по себе, а лишь постольку, поскольку исходит из источника признанного авторитетом. Собственно на эту архаичность детского мышления, опирался и гитлерюгенд и советская героическая пионерия.

Так вот, проблема культур и народов, не прошедших жизненный опыт социальной самоорганизации, и поэтому не вырабатывавших связанных с этим опытом, «естественных» моделей поведения — в том что существуя индивидуально в системе общепринятых нравственных координат, они всегда могут полностью переключиться на патриархальную логику восприятия. Именно поэтому, замечательно добрые и эмпатичные в индивидуальном, и просто идейно неангажированном пространстве, россияне — так легко переключаются на поддержку самых откровенных злодеяний своей власти. На одобрение массовых убийств, оправдание зверств — совершаемых в пространстве освященном авторитетной «моральной» нормативностью. Ради родины, за правду, за пророка...

Проблема мигрантов из социумов находящихся на досубъектной стадии развития коллективного сознания, не в том что они индивидуально хуже европейцев. Иногда они статистически даже лучше. Но в том, что до тех пор пока они идентифицируют себя со своей культурой, они всегда будут порождать терроризм из своих недр. Всегда могут массово переключиться в режим «погрома», в случае «оскорбленных чувств» или осознанной силы для «пассионарного воздействия».

Ни о какой ассимиляции культур говорить нельзя. Ассимилироваться могут индивиды, отрекаясь от своей культуры, когда их мало и «без шансов». Культура же может либо гибнуть, либо развиваться до субъектной стадии сознания. Но приемы и методы наивного мультикультурализма, менее всего ведут и помогают такому развитию.

Естественно, альтернативой «наивному мультикультурализму» не может быть еще более архаичная, правофашистская идеология. Но то, что она требует отношения к себе как к сложной, не допускает дилетантизма и «пролетарского подхода» к своему решению — это уже очевидно...»

***

Интересно, что ровно об этой же проблеме некоторое время назад написала в своем блоге психоаналитик Елена Кадырова, взяв в качестве примера частный случай – психологию советского человека:

«Ещё раз о наболевшем - о советском рае, который не отпускает ...

Люди, воспитанные в советской парадигме, тоскующие по той системе экономических отношений, где якобы не было эксплуатации, а все трудились на общее благо, отрицают факт эксплуатации себя системой потому, что в их внутреннем мире на бессознательном уровне законсервировалось психическое восприятие себя как выросших детей. Выросших, но не повзрослевших. Не могут же дети считать, что родители и старшие члены семьи их эксплуатируют, когда заставляют ходить в школу и дают денег на карманные расходы, и при этом еще «бесплатно» лечат, учат и заботятся. Какие свои доходы у детей, кроме карманных денег, выданных за хорошее поведение и трудовую повинность? «Главное, что никто друг на друге не наживался, люди были братья», - ностальгируют они по советскому раю и действительно, "дети" были более менее равны по скромному уровню достатка и одинаково зависимы.

Психология ребенка у взрослого человека - это и есть по сути психология раба. Слово раб здесь употребляется не в оскорбительном смысле, а как обозначение индивидуума, отказавшегося от груза свободы и ответственности. То, что гармонично на одном этапе личностной и социальной эволюции превращается в патологию на другом. Нет никаких преимуществ в капиталистических отношениях западных демократий для того, кто хочет остаться на всю жизнь в детском саду, наоборот, они угрожают экзистенциальным холодом одиночества и незащищенностью в экономических джунглях, ничего не предлагая взамен, кроме свободы. Но маленькие дети боятся свободы, она им не нужна, им нужно просто иметь возможность поиграть и пошкодить внутри простых и ясных поведенческих рамок и смыслов, спущенных сверху под присмотром мудрых правителей, которые будут заботиться, руководить и распределять. Советская экономическая модель подразумевает сакрализацию власти и инфантилизацию населения, как базовый социально - психологический конструкт в своём основании, и именно этот конструкт и есть те самые корни, из которых могут прорастать только разные модификации авторитарных и тоталитарных систем.

Нынешняя система - в исторической перспективе нежизнеспособная химера, родившаяся от попытки подсадить на эти корни западную экономическую и социально-политическую модель. Эта модель отторгается неизбежно вместе с теми людьми, кто ее приветствует, и система постепенно принимает пусть и искореженные, но знакомые традиционные формы с той разницей, что власть, вкусившая прелестей личных сверхдоходов в условиях полной безнаказанности, сохраняя прежнюю отеческую риторику, теперь беззастенчиво экономит на своих «детях», а по факту бесправных рабах, распаляясь все больше и больше, пугая ужасами сиротства (опасностью для Родины-матери со стороны внешних врагов) и накачивая чувством причастности к величию государственного организма. В имперской модели буквальный размер государственного тела сакрализируется на фоне обесценивания маленькой жизни конкретного человека. Эта матрица подробна рассмотрена мною в статье «Страна матрешек». Здесь бы хотелось отметить лишь то, что констатируя все это, было бы ошибкой делать однозначно пессимистичные прогнозы на будущее, исходя только из предыдущего опыта, хотя бы просто на том основании, что каждый новый системный кризис имеет свои неповторимые характеристики и свой исторический контекст, а значит открывает какие-то непредставимые возможности. Особенно в силу того, что этот наш локальный кризис детонирует назревший глобальный кризис человеческой цивилизации, оказавшейся перед угрозой уничтожения и зажатой между технологическим прорывом и экзистенциально-смысловым тупиком мира потребления. Из этих тисков выскочить и выжить можно только взмыв ракетой на принципиально новый эволюционный уровень осознанности и восприятия реальности. Как перекуется нынешняя реальность в это прекрасное далеко нам знать не дано, хотя бы потому, что мы только влетаем в этот кризис на огромных скоростях и с сумасшедшими рисками.»