Апокалипсис сегодня: что происходит с русской литературой

Алина Витухновская, публицист

Я связываю это с той политической и экономической ситуацией, в которой находится Россия. Милитаристская спесь и геополитическое гопничество дали свои метастазы на все сферы общественной жизни.

Теперь нам, увы, не очень рады — ни книжные ярмарки, ни берлинские литературные салоны, ни прекрасные слависты, чей круг узок, но тем и ценен, не настроены на сотрудничество. Ряд фондов и премий, поощрявших русскую культуру — от фонда Сороса до премии Альфреда Топфера — прекратили свою деятельность на территории России.

Питающиеся из государственных источников младолитераторы, патологически идеологизированы и также патологически бездарны. Никому не нужный возрожденный соцреализм, над которым в свое время мы только смеялись, заполняет полки магазинов и собирает критические отзывы, будто бы он и есть настоящая литература.

В конце 90-х, на одном литературном вечере, где тусовка ангажированных критиков и их подопечных плела свои премиальные интриги, я услышала презабавный монолог. Некая критикесса патетически вещала со сцены буквально следующее: «Скоро у нас снова будет производственная проза. А затем и деревенская» — заливалась она. Какие-то наградные деньги на моих глазах перекочевали к жене одного раскручиваемого патриотического графомана. Кто бы мог подумать, что эти мошенники слова так прочно осядут в литературном пространстве современной России?

Чтобы не быть голословной, перейду к статистике. Вот данные о количестве антологий русской поэзии в переводах на немецкий. Речь идёт об антологиях исключительно русской поэзии. По десятилетиям после войны:

1945-1950 — 9

1951-1960 — 10

1961-1970 — 23

1971-1980 — 10

1981-1990 — 15

1991-2000 — 11

2001-2010 — 10

2011-2015 — 3

Анжелина Полонская — поэт и писатель европейского уровня, часто издающаяся за рубежом, человек, не участвующий в литературных играх, ведущая свою обособленную политику, считает, что дела обстоят даже не плохо, а очень плохо — «Мы не приняты на национальном уровне» — пишет она.

Василина Орлова, писатель, этнограф и антрополог, работающий в России и преподающий в США, констатирует следующее: «Интерес к России, русским и русской литературе в США как на условном Западе всегда был и сохраняется. Американцы ценят русскую литературу, знают и любят Набокова, который сам себя считал «столь же Американским, как апрель в Аризоне», что заставляет американских исследователей до сих пор задавать и в самом деле загадочный вопрос, насколько же американским является в Аризоне апрель, при чем здесь Аризона и почему, собственно, апрель, а не какой-нибудь другой месяц. При номиналистском подходе Набоков, конечно, ставит читателя этой и подобными фразами в экзистенциальный тупик.

Американцы самых разных уровней образованности знают Достоевского, Толстого, Чехова, Гоголя — «джентльменский набор» русской литературы. Хуже знают Бродского, что по-своему удивительно, хотя, может быть, и не очень.

В крупных университетах Штатов преподают курсы, основанные на чтении переводной современной русской литературы — такой курс, насколько мне известно, существовал в числе предлагаемых Техасским университетом в Остине, университете, который насчитывает более сорока тысяч студентов-бакалавров (как тут не вспомнить сорок тысяч одних курьеров), и где я и работаю и пишу Ph.D. диссертацию. В курс входили многие современные литераторы: и Улицкая, и Пелевин, и Сорокин там были, насколько я помню. Был там и Прилепин.

Очень ценят и любят — в Штатах и за пределами, в частности, я знаю, в Мексике — Светлану Алексиевич.

Как известно, с приходом Трампа в (нео)либеральных кругах Америки получила широкое распространение конспирологическая теория, согласно которой Трамп пришел к власти если не исключительно благодаря российскому вмешательству в работу выборной системы, то, во всяком случае, во многом благодаря такому вмешательству. Американцы не могут смириться — некоторая их часть — с тем, что Трамп победил на выборах, нарушив столько неписанных норм поведения в ходе предвыборной компании и после нее.

В соответствии с этой теорией, в современном медиа пространстве, россияне вообще или, может быть, русские в особенности, трудно сказать (в английском языке нет разделения, для обоих этих понятий используется слово «Russian»), изрядно антагонизированы и конструируются в воображении, как некая враждебная нация.

Я ожидала, что новообретенный демонический шарм, возрождение гибридно-ликвидной «прохладной» войны, послужит к возрастанию числа программ, грантов, возможностей и позиций, связанных со всем российским. Ведь интересно и полезно, казалось бы, знать больше о тех, кто обладает таким значительным влиянием на электоральную систему страны.

Я спрашивала коллег, произошел ли рост возможностей, по их мнению, за последние три года с момента избрания Трампа. Нет, отвечают они, ничего подобного не произошло. Кардинального роста глубокого интереса к России реальной, не воображаемой, нет. Россия используется в данном случае как пустое множество, наполняемое смыслами по усмотрению говорящего — ровно так же, как это происходит с США в России.

Но глубокий, подлинный интерес к России и ее культуре и литературе всегда был и будет. Просто двигать его будет личная, индивидуальная инициатива, история чьей-то особенной и неповторимой жизни, индивидуальное и не всегда объяснимое влечение к другой культуре».

«Мой опыт связан с русским как иностранным, с изучением языка, с общением со славистами и переводчиками из пяти стран». — рассказывает Леонид Лошенков, сотрудник Центра русского языка и культуры при СПбГУ.

«Скорее, имеет место крайне негативный фон, связанный с политической ситуацией в России. Поэтому меньше студентов выбирают своей специальностью славистику. Значит, меньше финансирование, меньше грантов на переводы. Капитал «перестройки» проеден, Россия утомила, вышла из моды. В то же время, энтузиастов старших поколений хватает, на них всё держится пока. Переводят разное: от Прилепина до Улицкой. Недавно в Америке вышел перевод «По ту сторону Тулы» Егунова, его и в России мало, кто знает. Но это, конечно, всё старшее поколение энтузиастов, полюбивших русские темы в перестройку и довольно своеобразный мир американских колледжей» — добавляет Леонид.

Юлия Кисина живет в Германии, она писатель и художник, дважды удостоенный литературной стипендии Берлинского Сената.

Ее мнение не столь пессимистично — «Интерес безусловно есть, к литературе художественной меньше, чем к нонфикшн. Но, к сожалению, он зависит от официальной политики конкретной страны. В Америке хуже, чем в Европе. К сожалению, репутация у России в целом очень плохая везде. Лучше всего по поводу худлита в немецкоязычных странах».

Екатерина Калина, преподаватель английского в Германии: «К российской литературе какого-то особого интереса нет. Но есть достаточный интерес к литературе о России, в том числе и к авторам с российскими корнями. Например, на лейпцигской книжной ярмарке в международной номинации 2019 победила книга автора Mascha Gessen: „Die Zukunft ist Geschichte. Wie Russland die Freiheit gewann und wieder verlor.“».

Керстин Хольм, корреспондент газеты «Frankfurter Allgemeine», изучавшая славистику и проработавшая много лет в России, считает, что интерес к русской литературе снизился. «Новых имен становится все меньше и наверное, некоторая деградация имеет место».

Есть и вполне конкретные примеры прекращения работы с русскими авторами. Немецкий литагент Томас Видлинг отказался от сотрудничества с Захаром Прилепиным из-за событий на Донбассе.

Новая звезда русской прозы Алиса Ганиева. Человек, которому повезло больше других. Ее активно переводят и издают за рубежом. Но и она считает, что «...после всплеска интереса в конце 80-х, начале 90-х интерес к русской литературе резко упал. Завкафедрой славистики в Барселонском университете говорил мне, что с каждым годом все меньше и меньше студентов хотят учить русский, кафедра под угрозой закрытия. То же самое во многих других странах.

В германском Зуркампе большой отдел, занимающийся восточноевропейской литературой, в 14-м году обострилось внимание к России и Украине и к украинским авторам. В этом смысле, новая холодная война, вмешательство России в выборы в разных странах, казалось бы, должно вернуть интерес и к русской литературе, поскольку враг всегда интересен. Но такой прямой взаимосвязи я не наблюдаю. В Америке у меня выходили книжки в крошечном техасском издательстве, которое издает только переводные книги. Но в целом процент переводной литературы на англоязычном рынке — 2 процента. А что касается русской литературы, то берут главным образом классиков — Толстой, Чехов, Достоевский».

За более чем полвека единственным автором, который прогремел на Западе и вошел в историю был Бродский. Постфактум мы понимаем, что подобный триумф был бы невозможен, если бы не определенный политический контекст, в котором был востребован образ не только русского гения, но гения-гражданина и диссидента. Бродский не был чистым диссидентом-борцом, но его преследовали, он сидел, и этого оказалось достаточно.

«Бродский, как свойственно русским, желал славы, мы не считали это признаком простоты или неглубины, поверхностности. И мы дали ему эту славу» — писала американская пресса. Бродский рано понял, кто он есть на самом деле, рано он понял и тот очевидный факт, что здесь славы ему не дадут.

Конечно, Бродский был и экзистенциальный беглец, и метафизический карьерист, но иных, нездешних масштабов, а не «поэт-бухгалтер» — как шипели скептики или завистники. Здешние «интеллектуальные» круги, размякшие от непотребной богемной расслабленности, полагают, что продуманность карьеры, выстраивание биографии — это какое-то низкое чиновничье свойство, а то и вовсе метафизическое ростовщичество.

Но это лишь от того, что и интеллектуалы они никакие, и поэты никудышные, и в чиновники их не пропустят, а вот торгуют собой они вполне активно, но всё одно — безуспешно, что на выходе сквозь дыру пиджака проваливается краденный с банкета крымский бутерброд.

Я констатировала весьма мрачную ситуацию, но ситуация эта не фатальна. Русская литература может вновь обрести мощь, через осознание своей политической субъектности. Также жизненно важным видится мне отказ от советской преемственности (идентичности). Советская культура ничего не принесла миру, кроме самопогибельных интриг и дешевой псевдогероической патетики. Во многом современные отечественные авторы до сих пор являются заложниками этого мазохистского соцреализма. У нас были есть и будут и таланты и гении. Но в сложившейся ситуации гениальности, увы, недостаточно.

Что же касается лично меня, меня судьба и биография по статусу ниже Бродского даже не интересует. Это, так сказать, прожиточный минимум.