Михаил Ямпольский: Россия — это страна, где больше нет институций

В своем интервью интернет-журналу Gefter.ru философ Михаил Ямпольский критически оценил состояние политических и идеологических реалий. Вот только некоторые наиболее яркие из его оценок:

О большинстве

Я думаю, что большинство, вообще-то говоря, ничего особенно не решает. Мы привыкли считать, что большинство имеет какое-то мнение и какое-то суждение, какую-то идеологию, политическую ориентацию, и эта ориентация в каком-то смысле детерминирует то, что происходит в обществе. Но сегодня мы видим большинство, которое не имеет ничего этого: вообще никакого рационального фундамента у этого большинства нет. Я думаю, что на самом деле большинство перестало быть политической категорией, а стало категорией аудитории. Раньше говорили о том, что есть поддержка 40%, 50%, то есть людей, которые сознательно что-то выбирают, которые видят в какой-то партии или в политике рациональный для себя приемлемый элемент. Такое большинство исчезло, и оно теперь определяется рейтингами. Когда говорят о том, что у Путина рейтинг 86%, а у Трампа 35%, это такой же рейтинг, как у телеаудитории, например, Малахова. У Малахова очень высокий рейтинг. Только такой же рейтинг сегодня у Путина. Причём интересно то, что это большинство совершенно не поддерживает ни «Единую Россию», ни политику, которую проводит Путин, потому что жить становится тяжелее и все об этом говорят. Это рейтинг телевизионной звезды, и мне кажется, и Трамп, и Путин очень хорошо это понимают, потому что Путин демонстрирует свой голый торс, два часа плавает, как у Хемингуэя в «Старик и море», за рыбой, летает со стерхами и так далее. То есть все это не имеет вообще ни малейшего отношения ни к какой политике, а это имеет отношение к телевизионным рейтингам.

Трамп имеет какие-то свои примочки, которые вызывают к нему интерес этой аудитории, и то, что Трамп сказал, что если бы он на Пятой авеню публично убил человека, то это нисколько не сбило бы его рейтинг, показывает, что в принципе мы имеем сегодня со всех сторон шоу, а потому невозможно говорить, что эти люди что-то решают: они ничего не решают. Они голосуют так, как голосует телевизионная аудитория, и они лишь легитимируют власть, которая все решает. Собственно, это молчаливое, довольно бессмысленное большинство не может сартикулировать ничего внятного, кроме того, что им нравится телезвезда.

И это отражает другую сторону сегодняшней политической ситуации, которая все больше и больше сдвигается в сторону аффектов от каких-то позитивных программ, мысли, рациональности, потому что никакой позитивной программы вообще Путин предложить не может, и это совершенно не мешает ему иметь очень высокие рейтинги и поддержку. Собственно, поддержку чего? Куда он пытается вести? Что он обещает? Он ничего не может сказать. Вот он будет общаться с детьми, потом он будет общаться со старушками, потом он будет сниматься на фоне танков и так далее. Это, собственно, и есть то политическое большинство, которое, мне кажется, сегодня выдвигается на первый план.

Об идеологии

В моей родне со стороны папы были убеждённые революционеры, которые были фанатиками, читали Маркса, верили в светлое будущее, боролись с классовым врагом и так далее. Всё, что им втемяшивали, они воспринимали и верили в это. Это был идеологический фанатизм. И они знали, ради чего они борются, ради чего жертвуют своей жизнью. Эти лишения окупались какой-то утопией, которая должна реализоваться.

Сегодня ничего этого нет. Никто никуда не движется. Никакой программы нет. Они не знают, чего они хотят. Они, в принципе, солидаризируются со звездой, им нравится звезда, им нравится Малахов, им нравится Путин. И они оба не обладают никакой идеологией, там идеологии нет вообще никакой. Там есть чистая зона аффектов, которая связана с набором символов и лозунгов: «Крымнаш», георгиевские ленточки, Победа — это же все пустые медиаштуки, которые в принципе бессодержательны, они чисто аффективны. И вот, людям хочется, чтобы Ласточкино гнездо и Симеиз снова были русскими. Но зачем им это, какая социальная программа с этим связана, куда это ведет государство, какие создает немыслимые проблемы для дальнейшего развития, как это все играет в контексте современной экономики и политики — об этом никто не задумывается в этом «большинстве», им просто нравится, что «Крымнаш», им нравится смотреть кадры победоносных самолётов и кораблей или что-нибудь в этом духе. Такой вот Голливуд.

О популизме и бюрократии

Во всем мире происходит рост популизма, который очень опасен. Европейский популизм очень часто сильно связан с ксенофобией. Это чисто аффективная реакция на другого. Поэтому мусульмане вызывают такую реакцию, какую не вызывают, например, восточноевропейцы, литовцы или русские, которые приезжали в ту же Германию или Ирландию. Поляки массово эмигрировали туда. Это не вызывает особых эмоций, проблемы их ассимиляции не стоят как острейшие проблемы. Но когда человек появляется в парандже или в мусульманской феске, это вызывает страх, это чисто аффективная реакция, и потому такого рода жупелы и символы начинают использоваться как орудия, которыми манипулируют политики. Популистское движение, с моей точки зрения, главным образом связано с недовольством институциями. Что такое Брекзит? Брекзит опирается на глубокое недовольство европейской бюрократией. Типа: мы их не выбирали, кто они такие, они где-то в Брюсселе, неизвестно кто. Во всем мире очевидна невероятно негативная реакция против институций. Это очень опасный тренд, потому что все современное общество существует на основе институции, институция позволяет ему функционировать вообще. Почему институция вызывает такую острую реакцию? Вообще, что такое институция? Институция — это какая-то структура, которая функционирует на основании правил и инструкций, и центральное место в этих институциях всегда занимают бюрократы. Кто такие бюрократы? Бюрократы, как их Вебер когда-то определял, — это люди, которые являются носителями того, что он называл инструментальным разумом, они никогда не задают вопрос «зачем?», они всегда задают вопрос «как?», им спускают инструкцию, и они по этой инструкции действуют.

Произошла невероятная бюрократизация европейской жизни, которая очень тесно связана с доминированием социал-демократии и социал-демократических утопий — распределения благ, создания общества всеобщего благополучия и так далее — все это перепоручено бюрократам, и всем эти занимаются различные институции: социальные, культурные, экономические и так далее. Институции оказываются очень уязвимы, потому что они невероятно отчуждены от человека. Человек ощущает бездушное воздействие на себя какой-то немой, тупой, безликой силы этих бюрократов. Европейская структура вся построена на отчуждении суверенной власти государства и отчасти ее сокращении и передаче ее бюрократам в Брюсселе или Страсбурге. Это вызывает ужасную неприязнь. Вообще, вот эта бюрократизация мира — это действительно серьезная проблема.

О партиях

Партии абсолютно скомпрометированы во всем мире, сами партии во многом превратились в бюрократическую систему. Парламенты утратили всякий смысл, потому что раньше это было место, где люди выступали, чтобы убедить других. Теперь можно выступать сколько угодно, никого убедить нельзя, потому что всё равно все будут голосовать в соответствии с решением партийного руководства. Все фракции голосуют так, как им приказал начальник. Депутаты зависят от этого руководства, и они голосуют, как им приказано. Поэтому говорильня в парламентах во всем мире стала пустой, никого не интересующей вещью. И это привело к тому, что партии вообще перестали чему бы то ни было соответствовать. Когда приходят выборы, ты вынужден выбирать между какими-то партиями, но совершенно никто не удовлетворен ни одной из них. Возникло ощущение, что партии сегодня никого не представляют, кроме партийных чиновников. Последние выборы в Америке это показали, потому что всем не нравилась Хиллари, всем не нравился Трамп, но надо было голосовать, и за Трама проголосовали, потому что он менее привычный и менее институционализированный. Но, в сущности, выборы — это в последнее время всегда момент какого-то страшного разочарования. Я думаю, что Навальный прав, когда не создает партии. И если вы посмотрите на все оппозиционные партии в России, они почти мгновенно превращаются в склерозированные пустые оболочки. «Яблоко», «Парнас» ничего не значат, какой-нибудь Касьянов по инерции выступает, но это не имеет ни малейшего значения. У всех ощущение полной мёртвости этих, даже оппозиционных, партий, которые были призваны вызывать хоть какую-то симпатию у людей, оппозиционно настроенных.

О кризисе в России

Главное — и в этом отличие России от Запада, — что, хотя на Западе происходит кризис институций, они все-таки существуют — и это очень хорошо сейчас видно по Америке, где институции борются с произволом и авторитаризмом Трампа. Они его как бы дисциплинируют: судебная система, Конгресс и так далее. Россия характеризуется, с моей точки зрения, тем, что в России просто произошёл развал и распад всех институций. Россия — это страна, где больше нет институций. Что такое институция — я говорил — это структура, которая выполняет свои функции в соответствии с каким-то законами, порядками, инструкциями. Теперь посмотрите, что происходит в России: в России произошел отказ от функционирования всех институций. Рынок не может функционировать, например, если нет институционных правил, если нет законов, защиты прав собственности и так далее. Рынок в России — это насмешка над рынком, он перестал быть институцией. Правоохранительные структуры вообще делают всё, что хотят, кого угодно могут арестовывать, полное насилие где угодно. Страна, некогда пытавшаяся внедрять институционный порядок, превратилась в страну, которая пронизана дисперсным насилием (всюду каждый делает, что хочет) и дисперсным произволом. Больше вообще никаких правил нет. Я считаю, что эта ситуация может описаться как полный распад государства.

Государства в принципе в России больше не существует, а есть конкуренция разных структур, которые утверждают, легитимизируют себя не с помощью своего функционирования, а с помощью проявления силы. ФСБ арестовывает Серебренникова не потому, что там что-то вообще есть, а просто для того, чтобы продемонстрировать свою силу. Это общество дисперсного насилия. Я не знаю, как можно жить в обществе, где все находятся под угрозой насилия, начиная с автомобилиста, который всё время подвергается насилию со стороны милиционеров и машин с мигалками, кончая любым гражданином, который подвергается насилию со стороны мэрии, которая может сносить любые магазины, лотки и даже частные жилища, всё что угодно. Законов больше нет, вообще нет правил. И это происходит на всех уровнях. Это происходит в образовании, где можно закрыть университет, снять какого-нибудь ректора. Это происходит на уровне культуры, где можно всё что угодно закрыть, кого угодно посадить, где Министерство культуры не считает своей функцией поддержание существования музеев, библиотек, оно занимается тем, что точно так же всюду проявляет силу, насилие. Насилие стало принципом власти, принципом организации общества, но это происходит именно в результате распада институций.

Я думаю, что Россия в этом смысле показывает пример того, что такое популизм в действии, когда больше нет институций, а есть какие-то бесконечные очаги насилия. Все это напоминает нам возвращение к феодализму. Ведь что такое становление европейского абсолютизма — уничтожение феодальных очагов насилия, монополизация насилия в руках суверена, короля. Известно, что абсолютная монархия была вынуждена создать институции, потому что она не могла существовать без них. Она должна была создать закон, она должна была всюду посадить судей, которые представляли власть, а не передавать эту власть каждому феодалу, который может делать все, что угодно. И все большие империи существовали благодаря возникновению институций. Немецкую империю Бисмарка абсолютно невозможно представить без прусской бюрократии, Австро-Венгерская империя вся была основана на бюрократических институциональных структурах. Только русская империя никогда не могла создать до конца функционирующих институций. И сейчас их нет. Поэтому Чечня делает, что хочет, кто угодно делает, что хочет. Потом их всех сажают.

Эта ситуация разрушения принципов государственности очень опасна, и в первую очередь для центральной власти, для Путина. Посмотрите, что происходит с Серебренниковым — это очень интересный в этом смысле пример. Помните, Миронов передал Путину послание о Серебренникове? Все теперь пишут челобитные, это сейчас главный жанр России — надо приползти, как к Ивану Грозному, на коленях и передать челобитную.

И вот приходит Миронов, передает Путину послание и говорит: «Зачем нужно было делать обыски? Для чего все это нужно?» Путин говорит: «Да дураки!» Все как-то успокаиваются на эти «дураки», и через какое-то короткое время Серебрянникова арестовывают. Но это значит, что слова Путина не имеют никакого значения. То же самое с Европейским университетом в Питере. Путин приказал его поддержать, а его ликвидируют. И Путин не вмешивается в это, потому что, я думаю, инстинктивно он боится вмешиваться в это дисперсное насилие, зная, что он не в состоянии с ним совладать, и он боится скомпрометировать свой авторитет тем, что он все время что-то приказывает, а это не выполняется. Власти не могут построить, несмотря на все приказы и деньги, стадион к чемпионату мира. Они не могут осуществить вообще ничего. Ничего! Они отдают приказы, кричат, увольняют — ничего сделать нельзя. Вот этот распад институций приводит к тому, что сделать в стране вообще ничего невозможно. Путин сидит и наблюдает, как разные ведомства друг друга пожирают, как какие-то генералы ФСБ сажают генералов Следственного комитета или прокуроров, а потом они все друг друга едят. И он стоит, с интересом наблюдает, как они друг друга уничтожают, не вмешиваясь, потому что, с одной стороны, он как бы сохранят позицию над этой схваткой, с интересом наблюдая, как эти ведомства ослабляют друг друга и поэтому не в состоянии монополизировать власть, чего он боится, а с другой стороны, он боится даже приказать, потому что он чувствует, что его приказ уже не имеет никакой силы, он ничего сделать не может.

Это чудовищное состояние, и на самом деле из-за этого все превращаются в трясущихся рабов, которые не знают, что с ними сделают, потому что не к кому обращаться, больше нет никакого принципа порядка, к которому можно обратиться, нет закона.

Об интеллектуальной деградации

Это приводит к ещё одной катастрофе для России, я её лично переживаю — к интеллектуальной деградации России. Потому что эта аффективная сфера, которая всё захлестывает, всюду только бандеровцы, фашисты, американцы — это всё приводит не только к полному искоренению ориентации на факты, которые исчезают в этих телевизионных картинках, но и к полному исчезновению дискурса. Когда говорят об общественном мнении в России: «Вот, общественное мнение такое-то. Поддерживают это, не поддерживают то», — мне это всегда смешно, потому что я считаю, что люди в своем большинстве не могут иметь никакого мнения. Есть люди, которые мыслят и вырабатывают какое-то мнение, но я бы сказал, 95 процентов людей мнения иметь не могут, они всегда заимствуют мнение из какого-то рынка мнений. Есть какая-то публичная зона, где есть циркуляция и соревнование разных взглядов, разных мнений, идей, и люди в основном заимствуют то, что им кажется симпатичным и наиболее разумным.

Когда эта зона публичного дискурса и рефлексии полностью разрушается и вымывается, то у людей вообще не остается ресурса, из которого они могут черпать мнения. Идея, что простой человек, который ходит на работу, работает слесарем, шофёром, врачом или менеджером может вырабатывать рациональное и фундированное мнение относительно социальных процессов, мне кажется утопией. Но в России — вы говорили о каких-то стратегиях — произошло размывание дискурсивного поля. Дискурсивного поля совсем не стало. Вы тоже уже замечали, что кроме пафоса разделения на своих и других, чужих, врагов вообще ничего не осталось, весь дискурс сводится только к тому, что все друг друга оскорбляют, агрессивность очень высокая, рефлексия исчезла. Но рефлексия еще исчезает — и это, мне кажется, тоже важно понять, — потому что рефлексия и культура связаны с институциями: если нет институций, не может быть культуры. Должны быть свободные научные институции, должны быть свободные институции книгопечатания, медиа, распространения знаний, распространения культуры, должны быть музеи, должны быть места, где эта культура и этот дискурс, и эта рефлексия производится и распространяется. Но в государствах советского, российского типа культура чрезвычайно институционализирована, частное образование почти не развито, частная сфера искусств, которая бы финансировалась филантропами, как в Америке, практически отсутствует — кроме музея «Гараж» назвать особенно нечего. И поэтому все связано с государством. А государство разрушает культурные институции. Оно не специально, я считаю, разрушает культуру, просто эти институции уничтожаются, как и все остальные. Например, уничтожение Академии наук в этом смысле очень показательно. Кому мешает Академия наук? Какая разница, вообще говоря, Путину, кто президент Академии наук? Какой там физик сел во главе академии? Никакой разницы нет. Но раз существует некая институция, функционирующая по правилам и выбивающаяся из общей структуры распада, нужно все разрушить. И возникает глупый мираж личной власти: я могу назначить. Зачем ему назначать-то? Какой ему от этого толк? Какой ему интерес?

Но вот это разрушение институций очень важно, потому что, например, либеральная мысль невозможна вне институционных структур, если нет рынка, невозможна либеральная экономика, — это абсолютно очевидно. Мыслить вообще можно только в рамках нейтрально функционирующих институций. Я работаю в университете, для которого чрезвычайно важны правила защиты свободы мнений, невмешательства в научные суждения, объективности оценки диссертаций, присвоения степеней и так далее — это золотые правила, в случае разрушения которых ничего не останется. Не останется ни науки, ни культуры, ничего — потому что только в рамках институций мы обладаем свободой, эти правила нам позволяют мыслить и производить культуру. Посмотрите, что происходит. Диссернет в России, полный распад критериев присвоения ученых степеней — все это говорит о том, что происходит разрушение какой-то основополагающей части дискурсивных практик. Я считаю, что происходит общая дебилизация дискурса, в том числе всякой рефлексии в России, — это одна из самых болезненных для меня лично — потому что я с этим связан, — самых печальных сторон российской действительности.

Фото: www.globallookpress.com