Тоска по величию за чужой счет: что роднит патриотов и либералов в отношении к России

Философ Дмитрий Лучихин задался вопросом, за что именно граждане России казалось бы принадлежащие непримиримым политическим лагерям, любят свою родину. И пришел к весьма неприятному выводу, из которого следует бесполезность всяческих потуг на какие-либо изменения:

«Мне уже давно было интересно, почему так много (как бы не большинство) либерально и протестно ориентированных граждан, все-таки любят Россию и исходят из непременной необходимости продолжить ее историю в чаемых ими реалиях.

Но тема как то все время оказывалась «под номером в списке», а тут - «звезды сошлись».

И первым делом я себя почувствовал в роли известного персонажа: «от него кровопролитиев ждали, а он чижика съел», потому что ответ лежал прямо на поверхности. Даже нагибаться почти не пришлось.

Чтобы увидеть истину во всей ее неприглядной красе, давайте разложим содержания, так или иначе отождествляемые с образом России, на две кучки. В одну сторону будем откладывать то, что хотя и возникает перед мысленным взором при слове Россия, и составляет немалую долю, возникающего при этом эмоционального отклика, но даже на самую нетрезвую голову, очевидно ею не является.

Итак – луга и леса, реки и озера, птички и свинки – что называется «были тут до нас, будут и после нас». А так же рассветы, закаты и прочие «подмосковные вечера». Они-то может России и нужны, но им от России ни горячо ни холодно.

Города и люди, трамваи и сеялки, и даже деловые связи заводов и фабрик, зависят, конечно, от социальных катаклизмов, но от самого факта существования или несуществования России не зависят никак. По крайней мере в положительную сторону.

Наконец, такая дорогая всем великая русская культура. Ну, не будем спорить – пусть себе. Но даже если завтра поутру мы проснемся и увидим что мы не Россия, а всего лишь безымянные соседи Татарстана, Карелии, Башкирии, независимой Сибири и кого то там еще – от этого из нашей жизни никуда не исчезнут: ни привычный язык, ни Пушкин с Толстым, ни Айвазовский с Репиным, ни Платонов с Бродским. Точно так же, как никуда не исчезли Платон с Аристотелем, хотя той Греции даже не столетия, а тысячелетия – след простыл.

Вот это все – то, что никак не зависит от существования России, и в продлении ее существования не нуждается. Иначе говоря – если мы это сами не угробим, оно останется с нами, что с Россией, что без.

Теперь начнем откладывать в другую кучку. Сюда будем класть то, что, хотя скрепя зубы, мы и признаем уникально российским культур-продуктом, но сохранять это менее всего желаем.

Итак, списочком: патернализм, державный авторитаризм, властная вертикаль, приоритет интересов государства перед интересами и правами личности. При желании можно его существенно пополнить, но, думаю, и так понятно.

И вот стоим мы перед этими двумя кучками и вопрошаем: «А кто же в лавке остался?».

И на самом деле этот кто-то, теперь как на ладони – это «величие», без причастности к которому не могут обойтись не только квасные патриоты, но и самые либеральные либералы. Правда, для приличия эту «часть тела» они именуют красиво – «любовь к родине».

Я далек от того, чтобы полагать последнее утверждение обратимым, и утверждать что любовь к родине – это исключительно страсть по ее величию. Но «любовь к родине» - это одно из тех понятий, в спектр которых попадает достаточно большое количество нерефлексируемых мотиваций. И вот для любви к России доминирующей оказывается именно тоска по величию и страху его утратить, потому что с точки зрения других мотивирующих форм любви к родине, Россия может выступать лишь в качестве угрозы и опасности.

Именно сформировавшаяся на подсознательном уровне потребность чувствовать причастность к величию, к значимой роли решателя мировых проблем – та наживка, за которую властям прощается и ухудшение жизненного уровня, и разделение страны на бояр и простолюдинов. Потому что интуитивно связь между авторитарной вертикалью и сохранением роли мирового игрока – очевидна для самого отмороженного патриота.

А вот либералы, в силу известного интеллектуального превосходства, умеют себя обманывать изысканно. И пытаясь исхитриться найти место величию, в своих образах либеральной и демократичной России – они просто поддерживают ровно то, что стремятся утвердить провластные патриоты. При этом воображая себя оппозицией и протестом.

Потому что без идеи величия, жизни и творчества ради величия, служения величию – от России не остается ничего. Дело же не в названии. Переименует ли великая держава себя в Швамбранию – она останется Россией. Сохранит ли географическая конгломерация народов Евразии, обобщенное название Россия – без державного единства и сопутствующего величия, она будет иметь не больше отношения к России, чем современный Египет к стране фараонов...»