Posted 29 января 2012,, 20:00
Published 29 января 2012,, 20:00
Modified 8 марта, 05:50
Updated 8 марта, 05:50
Театральный художник и писатель Эдуард Кочергин
– Вы в театре уже пятьдесят лет. За это время вы поняли, что для вас театр?
– Просто работа в отрасли, которая называется театром. О возвышенном говорить смешно, потому что у многих артистов и режиссеров эта работа очень тяжелая и плохо оплачиваемая. Знаете, что в театре самое тяжелое? Надо всегда иметь успех. Если вы простой инженер, то можете делать свою продукцию, не подпрыгивая в гениальность. В театре все время нужен успех, чтобы продукция имела товарный вид и ее хотели приобретать.
– Это как допинг?
– Это условие для того, чтобы артист состоялся. Сыграл он роль хорошо, значит, есть успех у зрителя. Так и у режиссера: сделал хороший спектакль, на него пошел народ. У художника то же самое.
– Советская цензура не церемонилась с драматургами и режиссерами – запрещала или изымала из пьес целые сцены. К вам тоже были претензии?
– Разумеется. В 1972 году в Театре комедии Гинкас поставил «Монолог о браке» Радзинского. Я придумал декорацию, которую постепенно рвут актеры. Каждый по-своему – кто ногтем, кто коленом. Спектакль принимали пять раз, требовали, чтобы я перекрасил декорацию (она была белая). В пьесе есть похороны, и они испугались, что это будет напоминать похоронный обряд. Спрашиваю: «В какой цвет перекрасить? В красный?» – «Нет». «Черный?» – «Нет». – «Коричневый?» – «Нет». Они сами не знали в какой. В Театре на Таганке у Любимова семь раз принимали «Ревизские сказки». Резали, «кастрировали» Гоголя. Про декорации они не знали, что сказать. В спектакле основная идея была из Достоевского: «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя», и декорация была сделана под этим девизом. Значит, надо было выкинуть из истории русской литературы эту знаменитую фразу?
– В чем успех вашего многолетнего сотрудничества с Товстоноговым?
– Он был умным и талантливым человеком. Если говорить о театре, режиссуре, то для режиссера главное – умение строить действие в каждой роли. Если в течение минуты что-то не происходит, зритель «отключается». Товстоногов владел этим гениальным качеством. Это могут далеко не все режиссеры.
– Это по отношению к актерам, а с вами?
– Это самое главное для театра. Если он мог управлять актерами, то он мог объяснить и художнику, что он хочет сделать.
– У вас были разногласия с ним?
– Были, но важно, что и с ним, и с другими режиссерами, была игра в поддавки: я вам идею, вы мне – идею, в результате все это складывается и что-то получается. Товстоногов умел понимать партнера – и артиста, и художника.
– Говорят, он был диктатором…
– Что значит диктатором? Я много лет с ним работал, и в сравнении с другими режиссерами, которые были диктаторами, он требовал делать то, что задумал для спектакля. Но он никогда не унижал артиста, как это делали большинство других режиссеров. Он ни-ког-да этого не делал. Мог поставить артиста на место другими методами.
– Какими?
– Юмором. Он владел этим гениальным качеством от природы. Умел парировать на ходу. На «Таганке» такая оскорбиловка была в адрес артистов, а Товстоногов спрашивал Копеляна: «Ефим Захарович, почему вы не надеваете костюм?» – «Мне тяжело». – «А вам не тяжело шевелить усами на всех киностудиях страны?» И весь зал хохочет. На следующей репетиции Копелян в костюме. Это не унижение, это юмор.
– Как вы относитесь к современному оформлению массовых праздников и рекламе, ведь ее тоже делают художники?
– Сейчас больше безвкусицы, есть вещи просто антихудожественные. В советскую пору было много глупостей, но безвкусицы было меньше. Вот и вся разница. В Москве и Петербурге еще держится какой-то уровень, а если вы поедете в провинцию, то там такое происходит! Крупные акции должны делать профессионалы. Парад Победы в 1945 году сделал великий театральный художник Стенберг, это он придумал сцену с фашистскими знаменами, которые солдаты бросали к подножию Мавзолея. Этот парад стал классическим. Сейчас создали какие-то комбинаты оформиловки, а в двадцатые годы массовыми акциями занимались целые школы. А какие художники были – Родченко, Лисицкий! Маяковский принимал участие. Кто сейчас делает – неизвестно и никогда не станет известно. Или вот еще стали художников называть дизайнерами. Дизайн – это рисунок. На Западе наша профессия называется «стейдж-дизайн», то есть рисунок для сцены. А дизайнер – это рисовальщик. Но сейчас, к сожалению, огромное количество дизайнеров вообще не умеют рисовать. Окончил трехмесячные курсы дизайна – и уже «пан».
– А для души вы что-нибудь рисуете?
– Мне бы нарисовать то, что нужно для работы. Я все время рисую для театра и, значит, для себя. Для души я еще пишу. У меня уже вышло две книги. За одну получил премию «Национальный бестселлер», за другую – премию имени Сергея Довлатова. Сейчас вышла третья. Так что для души хватает. Но все-таки я – художник.
– Какие спектакли вам интереснее оформлять – современные или исторические?
– У меня одна склонность – к хорошим спектаклям.
– Кто из современных драматургов вам нравится?
– Мрожек. Замечательно пишет. Я работаю с современными пьесами, но дело не в современности, а в том, хорошая пьеса или плохая.
– В советское время вы оформляли театрализованные праздники, например «Цвети, моя Отчизна». Не скучно было заниматься этим?
– В те времена у Хрущева была идея: нести искусство в народ. Он развивал самодеятельность. Газеты в ту пору писали, что народные театры заменят профессиональные. Под «искусством в массы» подразумевались праздники на стадионах. Кто эту феню придумал, не знаю, но Хрущеву нравилось, он даже посещал такие праздники. Они были идеологические, к ним делались смешные плакаты. Когда с едой становилось все хуже и хуже, то на таких праздниках выносили огромные блюда с огромным количеством фруктов и овощей. Обманка была сплошная. А что я? Я зарабатывал деньги.
– Ну не только деньги. В 1980 году вы получили премию в номинации «Наш современник – строитель коммунизма». Идеология просто преследовала вас.
– Не помню. Меня она не колыхала. Мы делали работу, нам что-то давали, а если дают, то бери, взял – беги. У меня много наград, но они меня не беспокоят.
– Вы успели побывать и членом правления Союза художников СССР…
– Один раз. Мне не понравилось. Ушел.
– Что не понравилось?
– Заседаловки одни. Был два раза и делегатом съездов художников, и что из этого? Я думаю, что вы были и пионером, и комсомольцем, а я ими не был.
– Толк был от этих творческих союзов?
– Конечно. Тогда давали мастерские, сейчас их нет. Была система: если ты работаешь через худфонд, то отчисляешь ему сорок процентов, а он строит мастерские. А сейчас попробуйте попросить мастерскую – их никто уже не строит давно. Но главное было в другом. Если ты становился членом Союза, то шел стаж. Считалось, что ты работаешь. Сейчас после вступления в Союз, художник ничего не имеет, разве что в музей может сходить бесплатно по членскому билету. Раньше Союзы были юридическими организациями, а теперь они общественные. Художнику должен идти стаж, иначе он остается без пенсии. Я служил в театре, и там заработал ее. Те, кто не служил, были вынуждены собирать договоры, доказывать чиновникам, что это работа. Представляете, какая ситуация с этим в других городах – люди кончаются на пути к пенсии. Наша профессия опущена донельзя! В послесталинский период Союз был юридической организацией, и уже, слава богу, никого не арестовывали, не расстреливали. Были фонды, при них худсоветы, которые не пропускали безвкусицу, например при оформлении города, книг или театра. Они держали уровень.
– Но все-таки был советский агитационный пошловатый стиль. Бодрый рабочий или колхозница и так далее…
– Все правильно, но порнухи и безвкусицы, как сейчас, не было.
– После прочтения ваших книг о детстве, начинаешь понимать, почему у вас такое отношение к власти. Вы всегда были к ней безразличны? Даже когда она изменилась?
– Она не изменилась, только стала хуже.