Николай ДУРМАНОВ

– Николай Дмитриевич, в конце прошлого года московский антидопинговый центр обзавелся чудо-прибором, который имеют всего лишь две лаборатории в мире. Что изменилось? Допингу в России поставлен железный барьер?

– Теперь мы можем находить в организме стомиллиардные граммы запрещенного вещества. Наша лаборатория стала одной из лучших в мире. А ведь еще год назад ВАДА (Всемирное антидопинговое агентство. – «НИ») раздумывало, не закрыть ли нас. Теперь мы – любимые дети. Даже получаем заказы как наиболее надежные и вменяемые члены антидопингового сообщества.

– То есть сейчас на вас двойная нагрузка?

– Проводим такие анализы в генно-инженерной области, о которых раньше и мечтать не могли. А так даже близость Олимпиады на режиме работы особо не сказывается.

Проверили все пробы олимпийцев по новым линиям, а дальше, как обычно, – примерно пять тысяч анализов в год. Соревновательный контроль, внесоревновательный… Есть у нас и такая фенечка, как внезапный допинг-контроль. Выезжаем к спортсмену без предупреждения. Либо когда получаем оперативные данные, что что-то там не в порядке, либо по просьбе ВАДА… План засекречен, хранится в сейфе в единственном экземпляре, и доступ к нему есть только у меня и еще у нескольких людей, которые этим не интересуются. Отличие такого контроля от обычного в том, что мы уже заранее знаем, что конкретно будем искать.

– Например?

– Анаболические стероиды – наша бесконечная головная боль. Их мы проверяем всегда и перекрываем практически все известные виды. Правда, это не исключает сюрпризов в виде какого-нибудь дизайнерского анаболика. Поэтому стараемся опережать события. Допустим, на нашей территории тот или иной допинг еще не «засвечен», а мы уже потихонечку готовимся. Обмен допинговой информацией сегодня идет стремительно. Стоит новому препарату появиться в Штатах или в Голландии – через месяц начинаем его ловить. Мы же определяем допинги не как таковые, а то, во что они превратились в организме. И тут тонкая штука – организмы разные, в разных видах спорта свои особенности. Иногда приходится целый частокол веществ определять, чтобы в этом стогу сена найти иголку допинговую. Примерно в таком соотношении мы и работаем – ищем стомиллиардные доли запрещенного вещества. Рассказать об этом невозможно…

– Значит ли это, что в Турине наши спортсмены, наконец, перестанут быть «героями» допинговых скандалов?

– Нет, конечно. Даже самая авторитетная лаборатория не дает никаких гарантий. Уж какая была аппаратура у греков, а они прозевали своих лучших спортсменов! Они собирались зажигать олимпийский огонь, а в итоге вынуждены были разыгрывать какие-то спектакли с автомобильными авариями и отсиживаться потом в больнице (речь идет о бегунах Константиносе Кентерисе и Екатерине Тану. – «НИ»). Американцы без конца прошляпивают… Говорю не для того, чтобы снять ответственность – мы работаем сейчас на хорошем уровне. Просто есть такие методы, которые нельзя перекрыть ни качеством лабораторий, ни квалификацией персонала. Ведь допинг настолько коварен, что иногда выстреливает, а иногда прячется в организме, как это произошло с Ириной Коржаненко. В Москве ее анализ был чистым. А в Афинах она проходила тест после двухчасовой квалификации, после жары и соревнований. Все это, скорее всего, вызвало такие сдвиги в организме, что могли появиться следы станозолола. Другая ситуация: заболел, например, спортсмен, зачихал (а на пике формы болеют они довольно часто), а ему в нос неизвестно что закапали. Или он думал, что имеет право запрещенными лекарствами лечиться, а ему рецепт не так выписали.

– Но уж с этими проблемами как-то можно бороться?

– Мы и боремся. С каждым врачом, спортсменом беседуем индивидуально, потому что бывает и другая крайность. Вся эта антидопинговая активность привела к тому, что врачи стали шарахаться от лекарств. В итоге спортсмены обычную простуду часто не долечивают, и это ужасно. По примеру канадцев мы издали список разрешенных препаратов. Теперь не надо гадать, что можно, а что нельзя. А то ведь огромное количество вопросов даже по поводу гормональных противозачаточных средств было. Слово гормон – уже сигнал тревоги для любого врача и спортсмена. Книжку специальную выпустили, объяснили, какие документы и как заполнять, чтобы не лишиться медали из-за неправильной бумажки. Но самое главное – попытались объяснить спортсменам: нас не надо бояться, мы – на вашей стороне!

– Не нашлись такие, кто понял это двояко? С откровенными просьбами замаскировать допинг к вам не обращались?

– Так уж откровенно – нет. Но разговоры вроде – да, мы против допинга, но что вместо него? – ведутся постоянно. Они же профессионалы, видят, как те же американцы плавают, бегают, прыгают… Есть целая программа, по которой мы пытаемся найти легальные варианты замены допинга. Это очень дорогое удовольствие. Хотя кое-что удается. Есть находки не только легальные, но безопасные и очень эффективные. Настолько эффективные, что мы предпочитаем о них помалкивать. Но не надо и преувеличивать их роль. Медицина – это всего лишь пять процентов успеха.

– Но ведь даже эти пять процентов можно по-разному использовать. Вон, посмотришь историю болезни лыжников-скандинавов, а там астматик на астматике. Подышали через ингалятор и вперед, за медалями…

– Безусловно, скандинавы этим баловались. Было дико смотреть, как у них на старте через плечо летят ингаляторы. А каково нашим наблюдать эту красоту? Они начинают мечтать о чем-нибудь таком же, а когда я их ловлю, огрызаются: «Чего меня ловишь, ты вон этого коня поймай!» Идем разбираться к норвежцам. Мол, как же так, как вам не стыдно! А они: «О! Да! У нас смертельно больные ребята, они же без этого умереть могут на дистанции». А рядом такой лоб здоровенный стоит, ну точно – вот-вот умрет. Но не придерешься: все справки на руках. И самое интересное – в международные правила сейчас внесены изменения: астматиком, если ты им не являешься, очень сложно стать. Миллион справок, бесконечные проверки… А количество «больных» в скандинавских сборных все равно почти не уменьшилось.

– Как так?

– Значит, они на самом деле астматики. Ведь 20% от общего числа людей можно отнести к этой категории, каждого пятого. И вот тут уже можно предъявлять претензии к нашим медикам. Я смотрю состав олимпийской сборной: «А где мои любимые астматики?» Две штуки всего. Говорю: «Подождите, да их 50 должно быть!» Отвечают: «Нет, только двое». Это мы наших астматиков ставим в невыгодные условия! Потому что врачу лень возиться со справками, потому что спортсмен не хочет, чтобы знали, что он болен, мол, надо марку держать… И получается в итоге, что скандинавы – переастматированы, а мы – недо…

– Честно говоря, вообще не понятно, как такие люди в профессиональном спорте могут оказаться?

– Очень многие детишки с 10 лет начинают получать вот эти самые ингаляции и на самом деле становятся астматиками. Проблема шире, чем может показаться. Вот представьте, у ребенка биодистрофия – смертельное заболевание. Мышцы постепенно, к 20 годам, отказывают, и человек умирает мучительной смертью. Раньше сделать ничего было нельзя. Теперь можно ввести ребенку нужный ген. А поскольку мышца работает по принципу «газ – растет, тормоз – не растет», можно отключить этот самый генетический тормоз, и все будет прекрасно. Представьте, я этого парнишку вылечил, притормозил, он вот такой здоровенный вырос, берет на соревнованиях первые места…

– ...а вы не знаете, как к этому относиться.