Директор Государственного архива РФ Сергей Мироненко

– Сегодня все жаждут сенсаций, хотят «самого главного», но я глубоко убежден, что «самого главного» не бывает. Однажды разговаривал с Александром Николаевичем Яковлевым, с которым был в добрых отношениях, и он мне сказал: «Иногда себя спрашиваю: а знаю ли я какую-нибудь государственную тайну. Перебирая в памяти все, что со мной было, прихожу к выводу, что, пожалуй, за всю жизнь единственная государственная тайна, носителем которой я являюсь, – это имена наших агентов в Канаде, где я работал послом». В отличие от Александра Николаевича я вообще ни в одну государственную тайну не посвящен. Однако в Государственном архиве хранятся документы, дающие ответы на самые острые вопросы современности.

– Мы всегда начинаем такие встречи в редакции с вопроса о том, что наши гости думают о состоянии российских СМИ.

– Об их состоянии вы знаете лучше меня. Вспоминается анекдот о японце, который учил русский язык, ездил по нашей стране, а когда ему пришла пора возвращаться, в аэропорту его спросили: «Ну, как вам понравилось вот это?» – «Замечательно». – «А это?» – «Превосходно». – «А общее впечатление?» – «Удручающее». Наши газеты и журналы стремительно утрачивают то, что называется «лица не общим выраженьем». В еще большей степени, чем газет, это касается телевидения. Что немудрено: телевидение – лидер СМИ. Но мое знакомство с ним исчерпывается некоторыми передачами на «Культуре» и каналом «Евроньюс». На других каналах более или менее приличные фильмы показывают после часа ночи, все остальное – за гранью добра и зла. Что все видят – и все терпят. Когда я поинтересовался у одного из руководителей российского телевидения: «Скажите, а вот лично вам как все эти «Аншлаги»?», он ответил: «Тошнит!». Реакция нормальная, но когда спрашиваешь, почему такое происходит, – ответа нет. «Рейтинг», «рекламодатель», «народ» – я таких аргументов не понимаю. Наверное, во всем мире публичное телевидение не самого высокого класса, но там есть, из чего выбирать. Сотня кабельных каналов, и каждый думает о том, чтобы не стать похожим на других, а у нас – обратный процесс.

«Исторические мифы подпитывает политический заказ»

– Но ведь на телевидении не одни «Аншлаги» – каждую неделю на ведущих каналах демонстрируются десятки передач и фильмов на историческую тематику. Спрос рождает предложение. Ежегодно выходят сотни книг о царях, войнах, заговорах, тайных обществах. Как, на ваш взгляд, это все влияет на формирование нашего исторического сознания?

– В свою очередь, я хочу вас спросить: а что такое история? Вы говорите о всплеске общественного интереса. А я вам скажу: наше общество не хочет знать правды об истории. Не хочет активно! Больше того, оно к этому не готово. Я уже устал повторять, что не было 28 панфиловцев – это один из мифов, который до сих пор востребован обществом. Еще в 48-м году специальная комиссия ЦК установила, что все было совсем по-другому, но решили оставить все, как есть. Но люди, когда слышат об этом от историков, начинают возмущаться: «Не глумитесь над нашей историей!». Как донести до их сознания, что глумление над историей – это как раз мифотворчество? Как людям объяснить, пусть и с документами в руках, что не было и Ледового побоища, как переломного момента нашей средневековой истории – это был мелкий эпизод, не имевший никакого практического значения. В 37-м году по заказу партии Эйзенштейн и Павленко написали сценарий фильма «Русь», ура-патриотическую сказку. Прошло 70 лет, но общество по-прежнему жаждет сказок. На программе «Культурная революция» меня поразила реплика Владимира Рыжкова: «Нам нужны новые мифы». Когда мне передали микрофон, я сказал: «Неужели даже вы, независимый депутат, человек либеральных взглядов, считаете, что в основе нашего представления о прошлом должна лежать ложь?».

– Мифы востребованы массовым сознанием, психологией рабов, но что их подпитывает в наши дни, а не во времена коммунистической пропаганды?

– Все тот же политический заказ. В 20-е, 30-е, 40-е годы целые поколения историков были уничтожены. Те, кто смог уцелеть, выбирая между правдой о прошлом и комфортной жизнью «здесь и сейчас», конечно, предпочитали второе. В 90-х годах власть активно призывала создавать национальную идею. И историков к этому пыталась привлечь. Не понимая, что национальные идеи не могут быть созданы по указке – мы это уже проходили. Недавно шел по улице, впереди – два молодых человека. И один другому говорит (перевожу на литературный язык): «Послушай, если нас государство во всем обманывает, обворовывает – почему бы и нам не вести себя с ним так же?». Вот квинтэссенция нашего времени. Отчего нет четких нравственных ориентиров? Отчего нет, как в конце 80-х – начале 90-х, духовных лидеров? У меня ответ один: духовные лидеры не появляются в эпоху всеобщего разочарования. Мифотворчество страшно еще и тем, что оно по своей природе агрессивно, бескультурно, и серьезные исторические исследования тонут в мутном потоке сказок. Мифы, сказки туманят наш взгляд на сегодняшнюю реальность, уводят от ответа на вопрос: «Где корни всех наших бед?». Самая интересная книга по истории, которую я прочел за последние 15 лет, – это монография академика, профессора МГУ Леонида Милова «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса». Вряд ли хоть кто-нибудь из наших политиков ее читал, иначе сослался бы на нее в своих публичных выступлениях. Россия на протяжении столетий была аграрной страной. Но что мы знаем о том, как в ней жилось крестьянину? Выясняется, что все это время урожай «сам-два» (то есть одно зерно бросил – два получил) считался феноменальным успехом. На самом деле это очень низкая урожайность: в Швеции, например, урожай зерна всегда был в разы выше. Но Россия – огромное государство с постоянными имперскими амбициями. Кто когда-нибудь подсчитал, сколько стоило России окно в Европу? Регулярную армию можно было содержать только невероятным насилием над крестьянством: чтобы одеть, обуть, накормить, вооружить солдата, надо было отобрать у крестьянина последнее. Отсюда – наш гигантский бюрократический аппарат, отсюда наше полицейское государство, и отсюда, в конечном счете, ГУЛАГ. Уходя из Института истории РАН в Государственный архив, я сделал доклад о реформе 1861 года, где задал простой вопрос: «Это успешная реформа или нет? Произошло ли реальное освобождение крестьян?». Когда берешь отрезок в 20–30 лет и даже полстолетия до момента революции, вроде бы все выглядит нормально. Но если заглянуть подальше, если вспомнить о сталинских колхозах, никакого успеха не видишь. Если в результате реформы стало возможным создать рабство в деревне, где у крестьян отобрали паспорта, посадили на трудодни, морили голодом – о каком успехе реформ вообще можно говорить?

«Архивы не защищены ни от бюрократов, ни от воров»

– Мы живем в абсолютно коррумпированной стране. Кому-то может показаться, что архивы – где-то на задворках жизни. Нет, мы в самой гуще. Вот один пример. Госархив должен по решению правительства реконструировать старое здание и построить новое. У нас есть участок, еще с советских времен предусмотрено строительство на нем второй очереди. Но чтобы начать работу, надо пройти через 89 согласований. Правительство Москвы нас отправляет в префектуру округа, они посылают нас обратно. Префект Западного административного округа подписал все бумаги, а сейчас нам сообщает, что нет так называемого «акта разрешенного использования», который, между прочим, нельзя получить без его согласия... Замкнутый круг! Вы меня спросили, что происходит с прессой. А мне хочется вас спросить, что вообще происходит в стране.

– Сергей Владимирович, но все-таки еще не все опустили руки. Те же сотрудники российских архивов объявили в этом году перед своим профессиональным праздником о забастовке с требованием повысить им зарплату.

– Объявлять, может, и объявляли, но я не знаю ни одного архива, который действительно бастовал. Об этом объявили сотрудники военно-исторического архива, но все закончилось тем, что они провели обычный «санитарный день». Люди у нас разучились многому, в том числе бастовать. Вы же не можете просто так забастовать – есть целая процедура, вам надо сначала пройти 89 согласований. Но если говорить по существу, невозможно понять, как люди могут вообще жить на такую зарплату – чуть больше трех с половиной тысяч. Наш архив имеет от своей деятельности внебюджетные поступления, и мы пока в состоянии сотрудникам платить вторую зарплату. И все равно у нас сорок свободных вакансий из двухсот шестидесяти.

– Забастовки не было, зато министру культуры недавно удалось об этом рассказать президенту. Который пообещал срочно исправить ситуацию. Наверное, потому, что министр сообщил ему не только эту плохую новость, но и хорошую: «В архивном деле России за последние два года наблюдается качественный прорыв». Насколько эта хорошая новость соответствует истине?

– Готовится постановление правительства. Зарплата должна вырасти на 50–70%, но это ситуацию не изменит. Однако архивы работают, и качество работы действительно меняется. Лет десять назад сотрудники, как черти от ладана, бегали от компьютеров. Все привыкли все делать от руки. И должно было пройти немало времени, прежде чем архивисты поняли: работа с компьютером гораздо удобнее. Я возглавляю Госархив Российской Федерации 15 лет, и помню, как сотрудники говорили: «Это вредно. Экраны компьютеров нас облучают» и вызывали санитарную инспекцию. Сегодня проблема другая: не хватает компьютеров. Пока мы не в состоянии удовлетворить этого спроса, но активно осваиваем современные технологии, и недалеко то время, когда вы, находясь в редакции, получите возможность открыть наши каталоги, выбрать нужный документ, заказать его электронную копию, и мы вам ее пришлем. В этом смысле – в большем доступе к архивным материалам – прорыв, конечно, произошел.

«Благодаря нам Солженицын иначе взглянул на ГУЛАГ»

– А потери документов случаются? Сразу после скандала с кражами в Эрмитаже разразился второй – в Государственном архиве литературы и искусства. Скажите, ваш не задели ревизии, которые тогда собирались проводить?

– Слава богу, нас пока не задели кражи. Но серьезная опасность существует. Появился рынок. Не только картин и антиквариата, но и рукописей. И этот рынок оказался страшно соблазнительным. Труднее всего бороться с кражами, если их совершают люди, которым доверено хранение культурных и исторических ценностей. Единственный способ уберечься от потерь – точное соблюдение правил. Например, такого: никогда не входи в хранилище один. Соблюсти это правило все труднее, потому что не хватает сотрудников. Мы пытаемся исправить такое положение, привлекая хранителей к творческой работе, чтобы они себя не считали кладовщиками. С середины 90-х годов мы устраиваем выставки, сотрудничая со всеми крупными музеями страны и со многими за рубежом.

– У проблемы компьютеризации архивов есть и другая сторона. Любой документ чего-то стоит, и чего-то должна стоить, если архив хочет выжить, работа с документом. В 90-х сотрудники Гуверовского института оказали услугу вашему архиву, занявшись микрофильмированием. Не получится ли так, что в результате применения новейших технологий зарубежным историкам незачем станет ездить в Россию?

– Работа в читальном зале архива бесплатная. Так было и, надеюсь, так будет. Другое дело, что архив может получать дополнительные средства от своей творческой деятельности. Тех же выставок. Или микрофильмирования с последующей продажей копий крупнейшим университетам и библиотекам. Проект, о котором вы говорите, был одним из самых успешных. В его рамках в 2005 году нами были изданы семь томов «Истории сталинского ГУЛАГа». Предисловия к этому изданию написали Александр Исаевич Солженицын и Роберт Конквест. Когда я обратился к Солженицыну, у меня были серьезные опасения. Потому что наша «История» в какой-то степени корректирует его великую книгу «Архипелаг ГУЛАГ». Она ведь была создана по устному преданию. Но человеческая память несовершенна и не всегда точно отражает события. Я пережил несколько недель тревожных ожиданий, но потом Александр Исаевич позвонил и сказал: «Я индивидуалист. Никогда не принимал участия ни в каких коллективных трудах. Но здесь не могу отказаться. Вы подготовили замечательное издание». Но главная радость была впереди. Как ни странно, эти семь томов не беллетристики, а архивных документов, разошлись в месяц. А насчет того, что из-за этого к нам теперь иностранцы не поедут – уверяю вас, поедут. Во-первых, потому что взять в руки подлинный документ – удовольствие, с которым для человека, не безразличного к истории, ничто не может сравниться. Настоящий исследователь никогда не будет ограничиваться публикациями и микрофильмами. Он всегда ищет такие ходы, которые позволяют ему что-то новое найти даже в общеизвестном. А во-вторых, интерес к российской и советской истории сейчас в мире резко упал. И наш проект был, кроме всего прочего, направлен на то, чтобы подпитывать советологию и славистику. То, что мы сделали, на мой взгляд, огромный вклад в дело сохранения интереса к истории России.

«Чем дальше от нас предки, тем больше мы их не понимаем»

– Каждый новый правитель начинает, как правило, с развенчания предшественников. Но проходит несколько лет – и та же самая история начинает переписываться уже в светлых тонах. Вы специалист по истории первой четверти XIX века. Вами написаны работы о восстании декабристов. И вы не могли заметить, например, что 150-летие этого события носило апологетический характер, а недавнее 175-летие послужило поводом для ниспровержения его вождей. С другой стороны, апологетика российских самодержцев. Петру I и Александру II в центре Москвы воздвигли грандиозные памятники, какие раньше ставили Ленину и Сталину. А Николая II – того вообще канонизировали.

– Меня очень беспокоит, что все чаще раздаются голоса из властных структур: «Почему вы все ищете в нашей истории кровь и грязь, ведь было же много радостного, много побед!». Я на это отвечаю: «В истории есть все, потому что она такая, какая была. Не лучше и не хуже. Смиритесь, наконец, с тем, что наша история – такая». Нет, не желают смириться.

Наш архив участвовал в подготовке выставки, посвященной 175-летию декабристского восстания. После ее открытия мы выходим из Исторического музея с очень уважаемым мною чиновником, авторитетным правоведом, и он мне говорит: «Ну, что говорить – преступники же. Нарушили присягу, обсуждали, как расправиться с царской семьей, столько невинных людей из-за них погибло». Но вправе ли мы мерить историю сегодняшним днем?

Я читаю спецкурс в МГУ, где пытаюсь объяснить студентам, почему Александр I, который хотел дать Конституцию России, хотел освободить крестьян, не смог этого сделать, и почему этого не смогли сделать декабристы, и почему ничего другого им не оставалось, как выйти на площадь. Почему замечательный человек Иван Иванович Пущин сказал накануне 14 декабря: «Если мы не выйдем на площадь, то заслужим в истории звание подлецов».

Когда говорят: «Большевики убили Николая II», я спрашиваю: «А Павла I кто убил – большевики? А Петра III?»...

В 2005 году мы вместе с Эрмитажем подготовили выставку об Александре I «Сфинкс, не разгаданный до гроба». На 90 процентов экспонаты были аутентичные: если мундир, то мундир Александра, если ордена, то его ордена. Туда попали и его походная церковь, и даже серебряная гробница Александра Невского, перед которой Александр молился, уезжая в Таганрог. Там была и его скрипка, и сохранилась его переписка с матерью, которая ему говорила: «Ты слишком много играешь на скрипке, ты должен помнить, что скоро станешь императором». А он ей отвечал: «Вы больше хотели бы, чтобы я играл в карты и пил?».

Я приехал за два дня до открытия выставки, и, когда вошел в залы Эрмитажа, у меня, всю жизнь занимавшегося эпохой Александра, мурашки побежали по коже.

— То есть мы не только борцам с самодержавием, но и царям отказываем в праве быть людьми...

— Именно так. И вот, готовясь к этой выставке, наша сотрудница нашла в архиве дневник Елизаветы Алексеевны, жены Александра Павловича. Их поженили очень молодыми: ему было 17, ей 14. И супружеская жизнь этих людей, которым суждено было стать императором и императрицей, с самого начала не заладилась. У него были увлечения, которые заканчивались тем, что рождались дети, и у нее были такие же увлечения. После ее смерти в 1826 году Николай I и его жена Александра Федоровна обнаружили письма к покойной царице кавалергарда Охотникова, где он ее называет: «Моя женушка». Открывают шкатулку царицы, а там – прядь волос их с Охотниковым дочери, в младенчестве умершей. И ее дневники, прочтя которые, Александра Федоровна пишет мужу: «Боже мой! И это ангел наш!». И они принимают решение все сжечь. Потому что об этом никто не должен узнать.

Мы узнали об этом. В нашем архиве обнаружился дневничок Елизаветы Алексеевны, который она хранила за корсажем. Это самое начало ее романа с Охотниковым. И когда я прочел его, впервые понял, что такое эпоха сентиментализма. Та, которая двести лет назад ярче всего выразилась в «Бедной Лизе» Карамзина и которая потом долго подвергалась насмешкам: «Здесь утопилась Лиза, Эрастова невеста. Топитесь, девушки, в пруду всем хватит места!». Я увидел, читая найденный тайный дневник императрицы, что для нее не было разницы между литературой и жизнью. Недаром она, как мы знаем, свои дневники показывала Карамзину, и он ей писал: «Когда я попаду на небо, буду на вас оттуда смотреть с доброй улыбкой...».

К чему я вам решил об этом рассказать? К тому, что наше равнодушие к истории связано с тем, что мы, вопреки формуле: «Они любить умеют только мертвых», и мертвых-то любить не умеем. Чем дальше они от нас, тем больше мы их не понимаем.

И, по-моему, пока не очень хотим.