Posted 13 марта 2011,, 21:00

Published 13 марта 2011,, 21:00

Modified 8 марта, 06:27

Updated 8 марта, 06:27

Директор Центра экстренной психологической помощи МЧС России Юлия Шойгу

Директор Центра экстренной психологической помощи МЧС России Юлия Шойгу

13 марта 2011, 21:00
В последнее время наша жизнь идет буквально от катастрофы до катастрофы. Теракты большего или меньшего масштаба происходят почти каждый день, а в редкие периоды относительного затишья свою «лепту» вносят природные ЧП. В случае с землетрясением в Японии и последовавшими за ним цунами природная катастрофа почти сразу же

– С какими психологическими проблемами сталкиваются жертвы теракта?

– Теракт – это сильнейший стресс. Такую ситуацию можно назвать «пустое настоящее». До теракта у человека была какая-то жизнь. Счастливая или несчастливая, он мог оценивать ее по-разному. Но каждое утро он вставал, умывался, чистил зубы, отводил детей в школу, ехал на работу. И вдруг в один момент оказывается, что той жизни, которая была, больше нет. Кто-то потерял близких, кто-то ранен. Они в таком состоянии, когда прошлой жизни уже нет, а будущей – еще нет. Реакция на стресс проявляется по-разному: апатия, ступор, истерика.

– Но с точки зрения природы именно стресс – обычное состояние. Когда зверь выходит на охоту, неизвестно, вернется ли он в нору с добычей или его самого съедят. Философы говорят, что каждый день нужно проживать как последний, а при расставании с близкими прощаться, как будто больше их не увидишь. В какой мере теракт возвращает нас к естественной жизни, от которой мы оторвались?

– Как специалист, я не могу согласиться, что это возврат к естественной жизни. Повседневная жизнь любого животного тоже не предполагает, что его прямо сейчас возьмут и съедят. Нужно различать катастрофы или теракты от стрессов, с которыми мы встречаемся в повседневной жизни. Например, идешь по улице, а из подворотни выскакивает огромная собака. Или рядом резко тормозит машина. Здесь стресс – это нормальная реакция, которая помогает нам адаптироваться. В этом ее биологический смысл.

– В чем же разница между машиной, которая чуть не задавила, и терактом, в котором едва не погиб?

– В силе воздействия. В нашей психике есть точка невозврата. Как в физике есть сила, после воздействия которой происходит необратимая деформация. Бывают ситуации, когда мы отреагировали, и все вернулось на круги своя. А тут воздействие такой силы, что возвращение невозможно. Раненые в терактах потом говорят, что стали относиться к жизни по-новому.

– Но ведь и до ранения эти люди знали, что бывают теракты. То есть мир не изменился. Что здесь нового?

– Изменяется не мир, а психология, восприятие мира.

– Человек жил в иллюзии, что утром едет на работу и обязательно доедет, а вечером вернется домой и там будут все живы и здоровы. Но цивилизация – это как тонкий плодородный слой почвы. А дальше – реальный мир, в котором ничего стабильного нет. Человек выпал в реальность, а вы возвращаете его в иллюзию?

– Но живем-то мы в этом тонком слое! Человек этим и отличается от животных. И психологическая помощь – это не возвращение к первоистокам.

– Наоборот, он вернулся, а вы его опять уводите.

– Установка, что мир полон опасностей и каждый раз нужно прощаться навсегда, тоже нездоровая. Нам наша работа помогает относиться ко многим вещам более бережно, когда понимаешь, насколько хорошо и ценно то, что у тебя сейчас есть, и как больно бывает, если это вдруг теряешь. Здесь справедлива поговорка: «Какая разница, кто не вынес мусор». Не стоит обижать близких по мелочам, самому расстраиваться из-за пустяков.

– Теракт делает человека лучше?

– Нет. Не теракт делает человека лучше, а люди находят в себе силы пережить случившееся. Есть термин «посттравматический рост», когда трудная ситуация служит толчком для дальнейшего развития. Так часто происходит с инвалидами, которые говорят, что до того, как это случилось, их жизнь была гораздо менее наполненной и насыщенной. Но нельзя же сказать, что инвалидность делает нас лучше. Причина развития человека в нем самом.

– То, что нас не убивает, делает сильнее?

– Да, это одна из любимых наших цитат.

– В чем тогда состоит переживание теракта? Вернуться в ту жизнь, какая была, или радикально изменить все?

– Вещи, о которых вы говорите, не противоположные.

– Но у многих жизнь состоит из скучной работы по будням и ругани с близкими по выходным.

– Да, многие работают не там, где хотели бы. Но представления о личном счастье у каждого свои. Есть люди, для которых счастьем является размеренная повседневная жизнь. Или человек вдруг понимает, что, несмотря на жалобы, все в его жизни было хорошо. И работа не такая уж плохая. И окружающие поддержали. Часто слышишь такие отзывы: не думал, что рядом со мной столько людей, которым я небезразличен.

– Пережить теракт и уцелеть – всегда к лучшему?

– Уцелеть – к лучшему. А пережить – все-таки нет.

– Почему?

– Потому что помимо посттравматического роста бывает и посттравматический стресс – целый ряд психологических нарушений и проблем, которые могут возникнуть после того, как человек побывал в такой ситуации. Например, аварийная посадка на самолете настолько пугает, что развивается тревожно-фобическое расстройство, и человек отказывается от интересной работы, если она связана с командировками, от отдыха, если необходимо куда-то лететь. К нам обращались люди, которые не могли ездить на автомобилях после того, как попадали в аварии. Страх настолько силен, что он сказывается и на жизни близких, потому что человек начинает ограничивать и их. Возникает гиперопекающее отношение к детям, когда родители контролируют ребенка и не дают ему развиваться так, как развиваются его сверстники. Ему создают максимально безопасный, но очень тесный и некомфортный мир.

– Фобии излечимы?

– С ними можно справиться. Конечно, если фобическое расстройство не симптом какого-то психического заболевания. Но это уже сфера деятельности психиатров. Вот психические заболевания с точки зрения современной науки неизлечимы. Можно только добиваться ремиссии.

– Каковы шансы на посттравматический рост у людей, которые потеряли близких в теракте?

– Горе, которое мы испытываем после смерти близкого человека, – это плата за наши отношения, за наши чувства друг к другу. Есть термин «нормальная реакция горя». Каждый человек после смерти близкого будет испытывать горе, которое длится некоторое время. За это время происходит очень большая внутренняя работа. Человек учится жить без близкого, каждый день разрывает ниточки, которые связывали его с ним. Места, где вместе бывали. Кружка, из которой он или она любили пить чай. Праздники, которые отмечали вместе. Дела, которые любили вместе делать. Но есть естественный порядок ухода, когда вначале уходят старшие поколения, а потом – младшие. В терактах этот порядок нарушается. Страшно, когда дети теряют родителей. Но когда родители детей – это еще страшнее.

– Но родители теряли детей всегда. Раньше была поговорка «Мать видит, как ребенок рождается, но не видит, как он ходит», потому что из десяти родившихся половина не выживали. Может, просто детей в семьях слишком мало?

– Смерть ребенка и раньше не была тривиальным событием. Это миф, что было по 10 детей, кто-то умирал и по этому поводу не переживали. Почитайте классическую литературу, там есть описания утраты детей. Это одна из самых тяжелых ситуаций, с которыми можно столкнуться в жизни. Часто семьи, потерявшие ребенка при теракте и в катастрофе, справляются с этим очень долго даже с помощью специалистов. А многие не могут справиться до конца жизни. Есть примеры, когда семья живет, как в музее. Оставляют комнату ребенка, его вещи.

– В какой мере гибель ребенка может стать импульсом к развитию, к выходу за рамки своей семьи и самореализации в ином качестве?

– Нельзя сказать, где человек принес бы больше пользы: воспитывая ребенка как достойного члена общества или помогая другим людям. Оценить и взвесить очень сложно. Для каждого человека гибель ребенка это очень личная трагедия.

– Здесь формула «Все, что нас не убивает, делает сильнее» не работает?

– Работает. В авиакатастрофе «Анапа – Санкт-Петербург» в 2006 году погибло много детей – самолет летел под первое сентября. Была семья, которая потеряла двоих детей и дедушку с бабушкой. Эти муж с женой создали общественную организацию «Прерванный полет», которая помогает людям, попавшим в такие же ситуации. Сейчас у них уже двое детей, и, насколько я знаю, на этом они не останавливаются. Но подобные ситуации ведут и к тяжелым депрессивным расстройствам, к попыткам самоубийства.

– А к каким расстройствам может привести человека работа психологом в МЧС?

– Когда эта работа любимая, очень сложно уходить в другую сферу деятельности. Ситуации, на которые не выезжал, переносятся тяжелее, чем те, где ты работал. Потому что понимаешь, что твои знания и навыки там помогли бы. Мы в этом плане люди счастливые, потому что каждый нормальный человек, когда видит такое происшествие, испытывает желание помочь. Не зря люди сдают кровь, несут гуманитарную помощь. Еще в наши задачи входит помощь личному составу – спасателям, пожарным.

– Журналистов, которые специализируются на «горячих точках», обычно тянет туда, потому что там настоящая жизнь, адреналин, а здесь – скучное сидение в офисе. Спасателей тоже тянет туда, где горит и взрывается?

– Любой человек, у которого особые условия труда, к ним адаптируется, и привыкать к другим условиям ему сложно. Получается, что надо адаптироваться второй раз. Как спортсмены страдают, что спортивная карьера завершена. Огромная трагедия у актеров, которых вдруг перестают снимать.

– А трагедия спасателя – хватит спасать, без тебя обойдемся?

– Конечно. Ты знаешь, как это делать, ты любишь эту работу.

– А если ничего не происходит, то спасатель ждет, чтобы что-то случилось и можно было спасать?

– «Ждет» – неподходящее слово. Спасатели находятся в состоянии готовности. Они знают, что в любой момент может что-то произойти. Но не ждут. На примере себя и коллег могу сказать: мы побывали на большом количестве чрезвычайных ситуаций, но каждый раз есть страх, что ты можешь не справиться. Как-то не так сработать. И этот страх помогает нам относиться к каждой ситуации и к каждой семье очень индивидуально.

– Как психолог видит пострадавшего?

– Как человека, проявляющего нормальную реакцию в ненормальных обстоятельствах. А дальше – подмечаем личные особенности и особенности отношений между людьми. Оцениваем обстоятельства. С теми, кто пострадал физически, мы обычно не работаем, они находятся под наблюдением врачей в больницах. А вот с теми, кто находится на месте происшествия, с родственниками пострадавших мы работаем. Есть метафора, что психолог подобен зеркалу. Собственные уши без зеркала увидеть невозможно. Так и человек оказывается в проблемной ситуации, но не в состоянии увидеть ее всю.

– Что такое вся ситуация?

– В любой проблемной ситуации существует множество деталей и участников. А мы часто видим только одну сторону. Например, не экстремальная ситуация. В семье родился ребенок. И муж видит ситуацию так: я прихожу уставший с работы, а тут раздражительная жена, которая срывается и предъявляет претензии. Жена ситуацию видит по-другому: я целый день с ребенком, жду заботы, внимания и терпения. А он целый день на работе. Приходит – хоть бы мусор вынес. Так вот, если бы они увидели ситуацию глазами друг друга, тогда это было бы целостно.

– Применительно к теракту – чьими глазами надо увидеть ситуацию?

– Надо найти ресурсы в себе, в окружающих, в близких людях. Одна из самых травмирующих ситуаций – процедура опознания. Или ожидание при поиске без вести пропавших родственников. Наша задача – поддержать человека в этот острый период и помочь справиться с эмоциями, которые его захлестывают и могут быть разрушительными. При наводнениях и землетрясениях это помощь в оформлении компенсаций, так как люди находятся в таком психологическом состоянии, что им сложно планировать, что, когда и зачем делать. Еще одна форма работы – «горячая линия», когда что-то случается. После теракта в «Домодедово» было огромное количество звонков. Люди интересовались судьбой своих близких – тех, кто были или могли быть в аэропорту.

– Что в таких случаях говорят звонящему? Какие слова?

– Говорят правду. В доступной этому человеку форме. Если нет информации, мы говорим, что в списках, которые у нас есть, такой фамилии нет. Расспрашиваем, почему человек считает, что его близкий должен быть здесь. Особый случай – когда мы сообщаем о смерти близкого. Сообщаем по-разному. В зависимости от того, что происходит с человеком. Были ситуации, когда после катастрофы длительное время кого-то не могли найти. Например, обрушился дом, идет разбор завалов. Иногда люди испытывают облегчение, что нашли. В авиакатастрофах, например, как правило, сразу понятно, что погиб, а здесь – нет. Еще психологи никогда не говорят банальностей, таких как «Бог дал, бог взял», «Бог забирает лучших». Это шаблонные фразы, которые произносят, когда не знают, что сказать.

– Чего не удается психологам МЧС?

– Нам бы очень хотелось, чтобы человек вернулся в повседневную жизнь, как если бы не было этой катастрофы. Но мы не волшебники, и это невозможно.

– Направить на посттравматический рост в какой мере удается?

– При экстренной помощи говорить о посттравматическом росте еще рано. Вначале нужно время и душевные силы, чтобы ситуацию пережить. Справляется с любой психологической проблемой человек сам, а мы лишь помогаем увидеть, что жизнь продолжается, что у нее остаются положительные качества.

– Бывает, что человек поговорил с психологом МЧС, но потом все равно покончил с собой?

– Я о таких случаях не знаю. Хотя в нашей практике бывало, когда близкие погибших пытались покончить с собой прямо на месте происшествия. К счастью, удавалось предотвратить.

"