Наталья Аринбасарова

– Для многих актрис занятия спортом – не развлечение, а образ жизни, иногда это чуть ли не обязательное условие съемочного контракта…

– Я серьезно занималась верховой ездой – работа этого действительно требовала. Очень много было съемок, где мои героини скакали по степи, будто врастая в седло, а ветер развивал их шелковые одежды. Но для того чтобы у зрителя сложилось ощущение легкости, воздушности, полета, надо было много тренироваться. Увлекалась карате – чудесное, гармоничное занятие. Восточные единоборства вообще приводят в порядок и тело, и дух. В свое время даже балет не смог поставить мне правильное дыхание, а у тренеров по карате это получилось. Теперь взбежать по какой угодно лестнице, на какой угодно этаж для меня на самом деле сущий пустяк.

– Каких еще «физических жертв» требовало от вас кино?

– Практически все роли были очень драматичные, нужно было беспрестанно плакать. Сложно шла работа в «Первом учителе» Андрона Кончаловского. Он вообще требовательный режиссер, выжимал из нас все соки. Когда снимали переправу через реку, трещал двадцатипятиградусный мороз. Даже горная река замерзла – уникальный случай. Я отделалась высокой температурой, а мой потрясающий напарник, артист Болот Бейшеналиев, заработал нефрит. Увы, актеры всегда серьезно рискуют. Или картина «Молитва Лейлы» – одна из моих последних работ в кино, посвященная всем женщинам, которые и во время, и после войны вынуждены были брать на себя тяжелейшую мужскую работу. Я сыграла там солдатку, неприкаянную душу: она пьет, курит и водит грузовик, который ласково зовет «Захарушка». Должны были снимать сцену, где «Захарушка» глохнет в степи, моя героиня пытается его завести, в сердцах бьет по нему кулаком, и тут он трогается с места и тащит ее за собой по пыльной дороге. Долго ждали каскадера, все умаялись, и я решила – была не была – исполню этот трюк самостоятельно. И вот грузовик едет, меня швыряет по камням, ощущение – будто из тебя кости клещами вытягивают, а в голове только одна мысль: Господи, сделай так, чтобы никакая железка от машины не отлетела и не снесла мне половину лица. В тот момент я и поняла, сколь страшна была казнь, когда человека привязывали к лошади и пускали ее вскачь.

– Вы воспитали двоих замечательных, очень талантливых детей. Как вам удалось привить им то, над чем другие родители порой безрезультатно бьются годами?

– Я своим детям всегда старалась все объяснять, хотя частенько, увы, терпения не хватало. Очень уставала, и порой легче было накричать, а то и шлепнуть даже, чем, собрав всю волю в кулак, достучаться до них. Но, слава Богу, у меня всегда хватало мужества признавать свои ошибки. К счастью, дети мои росли очень разумными. Им достаточно было одного моего взгляда, чтобы понять: мама расстроена или недовольна. Старались меня лишний раз не огорчать. Катя, правда, была очень своенравной девочкой, зато Егор – прирожденный дипломат. В нем мужчина очень рано проснулся, и он меня всегда жалел. Однажды отправила его, еще совсем маленького, с подругой отдыхать в «Малеевку» (дом творчества писателей на территории Рузского района. – Прим. ред.). Много всяких вещичек уложила, чтобы он каждый день переодевался в чистое. Но он все время ходил в одном и том же, и, когда подруга моя спросила, почему на нем все время один и тот же свитер, ответил: «Мамочке нужно ручки беречь, чтобы не болели. Поэтому я не буду пачкать вещи, и тогда ей не придется стирать». А когда Егору было лет 17, он однажды признался, что ему иногда хочется что-нибудь этакое вытворить, но как представит, как я сижу на кухне, беспокоюсь и переживаю, сразу всякая «жажда подвигов» проходит. Еще детям надо оставлять право выбора. Я вот смотрю на повзрослевших уже детей своих друзей и понимаю: ребята, чьи родители были очень строги и авторитарны, во-первых, очень рано уходят из дому, а во-вторых, зачастую у них полно всевозможных комплексов, они зажаты и, увы, не слишком счастливы.

– Но ведь сами вы росли в очень строгой семье.

– Да, мама держала нас буквально в ежовых рукавицах. Нас было пятеро детей, и только при железной дисциплине можно было хоть как-то упорядочить жизнь. Нам даже болеть не разрешалось. Считалось, что температура – не повод пропускать занятия в школе. Мы должны были учиться только на «отлично» – это даже не обсуждалось. Дом должен был сверкать чистотой, поэтому приводить в гости друзей было нельзя. Я понимаю маму: у нее действительно было много забот. Семья в семь человек – это не шутка. Но когда росли мои дети, наш дом всегда был полон друзей Кати и Егора. Они оставались ночевать, я их кормила обедами-ужинами, полагая, что пусть уж лучше вся эта честная компания будет здесь, рядом со мной, чем где-то в подворотне, занятая неизвестно чем. Но мамино воспитание закончилось очень рано: в 11 лет я уехала в Москву, в балетную школу, и здесь за меня взялись уже совсем другие люди. Выковал меня, конечно же, именно балет. У нас были замечательные педагоги, росли мы среди изящества, классической музыки, почти каждый день бывали в Большом театре – чего еще можно пожелать ребенку? Трудиться, не жалея себя, – этому я тоже научилась в балетной школе. Больше того: после этой работы никакая другая уже не страшна. Это ведь не кино – снялся в хорошем фильме и можешь какое-то время почивать на лаврах. Тут каждый день надо доказывать, что ты лучший, а не просто на что-то там теоретически способен. Хотя бы однажды пропустил класс – все, считай многое надо начинать сначала. Самое страшное наказание для балетного ребенка – если педагог не делает замечаний, не дергает ежесекундно с наставлениями, не поправляет. Значит, ты ему безразличен, он тебя не замечает, не видит в тебе будущего.

– А сегодня на пуанты встать сможете?

– Смогу, наверное. Кстати, пуанты, в которых танцевала на выпускном экзамене, у меня до сих пор сохранились. На генеральной репетиции я в кровь стерла пальцы. На такой случай была у нас своя профессиональная хитрость: брали тонкую пленочку из-под яичной скорлупы и приклеивали к ранке вместо собственной кожи. Но в тот раз чудо-средство не сработало: к концу экзаменационного выступления пуант – а он же очень жесткий и толстый – оказался насквозь пропитан кровью.

– Если считаете балет такой замечательной «школой жизни», почему не отдали туда собственных детей?

– Тому есть масса причин. Зная, что это тяжкий труд, перво-наперво, конечно, просто пожалела их. К счастью, у Егора не наблюдалось вовсе никаких способностей к хореографии: он, напротив, был такой неуклюжий, угловатый. Катя, конечно, была очень гибкая, и подъем у нее был высокий, очень даже «балетный». Но в детстве она была пухленькая, а сейчас у нее недопустимый для танцовщицы рост – 175 сантиметров. Но ребята находили себе в другом: Егор занимался дзюдо, оба играли на гитаре. При этом я им всегда говорила: «Берешься что-то делать – делай хорошо. Или вовсе не делай». А еще лучше: все нужно делать так, будто это в последний раз в жизни. Это и в кино главный мой принцип: каждую сцену играй как последнюю.

– Современная медицина сделала женщинам удивительный подарок – пластическую хирургию. Пара умелых взмахов скальпелем, и не нужно ломать голову, как сохранить вечную молодость и красоту.

– Боже упаси! Смотрю сегодня на некоторых актрис, и сердце кровью обливается. Что они с собой делают, зачем так над собой измываться? Все на одно лицо, похожи на кукол Сергея Образцова. Застывшие, безжизненные маски. У многих операции сделаны явно неудачно, и сразу становится понятно, что женщина молодится. То ли дело, когда ты несешь свой возраст с достоинством, не стесняясь его, не стараясь повернуть время вспять. Возьмите Быстрицкую или Кириенко. От них ведь глаз не оторвать. С каким благородством держатся. Нужно иметь мужество красиво стареть.