Фильм месяца

Pro: Ксения Ларина



Фильм Алексея Балабанова антигуманен, поскольку он не предлагает человеку никакого выхода. Он не пробуждает светлых чувств, не дает даже надежды на просветление. Он никуда не зовет и никого не воспитывает. Он не ставит диагноза, поскольку диагностика уже не требуется и консилиум собирать поздно. «Резать – и немедленно!» – как говорилось в другом советском фильме. Инструменты хирурга – главные действующие лица «Морфия», взамен советских лозунгов и советских заклинаний о том, что человек звучит гордо. По Балабанову человек вообще не звучит – он кричит, он хрипит, он умирает от боли, требуя повернуть время вспять, чтобы родиться заново и вновь пройти этот путь преступных заблуждений.

История болезни доктора Полякова излагается хладнокровно и безжалостно. Открывшись как тайная страсть и частный случай, болезнь постепенно превращается в эпидемию, опутывая метастазами весь окружающий мир – с населяющими его людьми, с улицами. домами, поместьями, чадами и домочадцами. Хождение в народ обернулось крахом. Излечившиеся от дурных болезней рабы научились читать и писать – и тут же начали составлять расстрельные списки и писать доносы на своих учителей и лекарей.

Наивная интеллигенция радовалась, наблюдая, как животное мычание превращалось в подобие человеческой речи, как то, что недавно ползало в грязи, вставало с колен и требовало уважения. Казалось еще чуть-чуть – и облагодетельствованный народ почистит зубы и сапоги, поклонится просветителям своим и счастливо зашагает в светлое завтра, зажав под мышкой книжки. Что из этого получилось, мы знаем. Воронка от взрыва 1917 года разрослась до размеров пропасти, в недрах которой закончили свои жизни образованные идеалисты и милосердные мыслители. Чернь победить нельзя. Единственный выход остаться живым – это слиться с толпой, притвориться ее частью и принять ее нехитрые законы.

«Морфий» снят как продолжение истории «Про уродов и людей» – та же безрадостная картинка исходящего больного мира, столь же шокирующие своим натурализмом проявления человеческих пороков и лишенный всяческих иллюзий финал: неминуемое возвращение героини «Уродов» в публичный дом, к плетке, и будничное самоубийство доктора Полякова – в заплеванном кинотеатре в толпе пьяной матросни.

Балабанов умело избегает книжной иллюстративности, с одной стороны, и плакатной злободневности – с другой. В фильме спрятана какая-то невероятная мощная энергетика, позволяющая артистам сочинять и импровизировать под скрипучие песенки Вертинского, не ломая задуманную режиссером форму.

Смотреть «Морфий» страшно, как и «Груз 200». Изучать по нему историю страны – как и по «Грузу 200» – бессмысленно. Балабанов не судит и не лечит. Он добровольно выбирает роль подсудимого. И предлагает зрителю сделать тот же выбор.



Contra: Дмитрий Петров



Поначалу страшно раздражает исполнитель главной роли Леонид Бичевин, который на фоне всегда органичных Панина и Дапкунайте выглядит актером из школьного спектакля, который театрально, в плохом смысле этого слова, декламирует текст с архаичными интонационными штампами, в духе: «Машенька, голубушка!» Сложно избавиться от ощущения, что это парень из современной Москвы, которого поместили в декорации начала прошлого века. «Не верю!» Станиславского просто вертится на языке. Нет, пока он молчит, все отлично, под типаж молодого врача из провинции Бичевин подходит идеально, очки сели, как влитые. Но Балабанов не зря так долго искал исполнителя главной роли, отсмотрев сотни претендентов, и только когда съемки нельзя уже было откладывать, остановился на Бичевине, который снимался у него в «Грузе 200». Впрочем, уже через 10 минут голос актера перестает резать слух, или к нему привыкаешь, или наиболее провальные эпизоды оказались вначале, но начинаешь, наконец, просто смотреть кино.

От врачебной драмы Балабанова ждали натурализма, и Алексей Октябринович эти ожидания не только оправдал, но и превзошел. Людям со слабыми нервами настойчиво не рекомендуется. Сложно представить, что укол в мягкое место может быть снят настолько отталкивающе. Вы почти физически чувствуете движение иглы, будто она входит в вас самого. Кто выдержит и сцену тяжелых родов с синим животом во весь экран, тех добьет ампутация ноги. Когда на экране никого не оперируют, зритель немного расслабляется и начинает с удовольствием, почти со смаком, смотреть милую камерную историческую драму о провинции – качественно сделанную, с юмором, какой давно не видел наш экран. И тут же следует болевой шок. Это кино совсем не камерная историческая драма. Но без инъекций отвращения фильм был бы не таким мощным и запоминающимся: шок пробивает скорлупу зрительского безразличия, раскрывает его для восприятия. Балабанову надо как-нибудь ради интереса снять фильм ужасов. На его фоне «Хостел» и «Пила» будут выглядеть картинами для семейного просмотра.

Впрочем, Балабанов фильмы ужасов и снимает. Самое страшное в «Морфие», как и в пресловутом «Грузе…», это сама история – история о том, как талантливые милые люди под влиянием наркотиков перестают себя контролировать и рано или поздно берутся за пистолет. Ощущение хаоса и неустойчивости на экране постепенно нарастает. И самоубийство главного героя в финале выглядит вполне логичным. Ничем другим его увлечение морфием в постреволюционной России закончиться не могло. Так что «Морфий» – кино очень своевременное, поскольку выходит тоже в период нестабильности.