Posted 9 ноября 2004,, 21:00
Published 9 ноября 2004,, 21:00
Modified 8 марта, 09:38
Updated 8 марта, 09:38
Александр Калягин недавно вернулся из Беслана. Он побывал там как сопредседатель «Комитета пострадавшим в результате террористического акта». Но говорит о том, что летал прежде всего по велению сердца.
Еще когда я не был в комиссии, я сказал своим близким: «Хочу полететь в Беслан». Все, что связано с детьми, для меня свято, ведь я – отец, дед.
Описывать все это сложно и тяжело. Первое, что я увидел, – это кладбище. Кажется, что там до сих пор стоит стон. Потрясают фотографии, детские личики, такие красивые, очаровательные, – кто на деревянных крестах, кто просто на деревянных палках. Потом мы поехали в школу. Увидели развалины. Там все еще кладут цветы. Был очень грустный день. У меня состоялись официальные встречи – с президентом Дзасоховым, с театральной общественностью, мы о многом там говорили.
И вот теперь, возвращаясь к своим повседневным обязанностям в театре и СТД, я думаю, что по сравнению с этой страшной трагедией наши так называемые «искания» в театре ничего не стоят. Я думаю о нашей «новой» режиссуре, якобы очень современной. Но она не видит жизнь или делает вид, что ее это не касается. Поэтому она формалистична и, простите меня, лишена души. В высоком смысле – лишена гражданского чувства.
После Беслана у меня вообще возникли такие ощущения, что есть космос, вселенная, жизнь, а мы представляем собой ракету, которая никак не взлетит. То одна ступень отваливается, то другая, то топливо плохое, и ракета не в состоянии преодолеть слои атмосферы, прорваться в космос. Чтобы взлететь, нужно не забывать о том, что мы часть этой тяжелой, трагической, абсурдной жизни. Поэтому надо все время задавать себе вопрос – ради чего мы занимаемся театром?