Зара Муртазалиева:

– Прошло пять лет со дня вашего ареста. Верховный суд снизил срок наказания на полгода. Вам еще остается сидеть три с половиной года. Что самое трудное в тюрьме?

– Здесь, в колонии, один день в точности похож на другой, как в фильме «День сурка». Лишь письма и свидания меняют и скрашивают эти серые будни, которые складываются в месяцы, а потом в годы. Еще очень обидно, когда пишешь письма, а они к адресатам не доходят. Вся моя переписка находится под особым контролем. Вот я и перестала писать. Но все-таки все эти годы я старалась не раскисать, держать себя в руках. Для меня 4 марта 2009 года – переломный момент. Осталось сидеть самую малость. Даже дышится по-другому. Я уже начинаю думать о том, чем буду заниматься, когда освобожусь.

– Какой у вас распорядок в колонии?

– Раньше у нас была работа. Мы шили одежду, в основном камуфляж. Это очень скрашивало время. Сейчас из-за кризиса пока сидим без дела. Вместе с девчонками из моего отряда занимаемся йогой. Я много читаю. К сожалению, не могу поддерживать свой английский: мне не разрешают передать учебник. В последние недели готовимся к конкурсу «Мисс Очарование». Для участия в нем к нам в колонию приедут осужденные женщины из других зон.

– Помните тот день 4 марта, когда вас задержали?

– Помню, конечно. Я выходила с работы из страховой компании. Она находилась недалеко от метро «Китай-город». Меня посадили в машину и куда-то повезли. Якобы для проверки регистрации. Потом мы почему-то приехали на юго-запад. В обвинении написали, что сотрудники милиции обратили внимание на женщину «кавказской наружности», которая показалась им подозрительной. А в сумке у меня обнаружили взрывчатку. Ее туда положили уже в ОВД «Проспект Вернадского». У меня снимали отпечатки пальцев, а когда я, помыв руки, вернулась из туалета, у меня в сумочке лежал незнакомый мне пакетик с пластитом.

– В обвинении по вашему делу вообще было много неувязок. Расскажите о «странностях» следствия.

– Когда дело еще вели на Петровке, меня обвиняли в том, что я участвовала в двух чеченских войнах, была снайпером. Потом, когда мной занялись в ФСБ, мой следователь просто смеялся над такими обвинениями. Он говорил: «Как это может быть? Во время первой войны ты была еще в четвертом классе, во время второй тоже училась в школе». Отпала и версия, что я якобы тренировалась в лагере террористов в Баку: даже в материалах дела была справка из Азербайджана, что там такого лагеря никогда не было. Мои подруги Аня и Даша, которые на следствии давали против меня показания, на суде от них отказались. Вообще в суде все обвинения рассыпались. Меня тогда удивило, как судья могла принять такое решение.

– В октябре в Зубово-Полянском суде состоялось рассмотрение вашей жалобы об УДО. Почему вам отказали?

– Я не признала своей вины. Но по закону осужденный и не должен ее признавать. Когда меня ввели в зал суда, прокурор посмотрел на меня с большим удивлением: «Зачем подала на УДО? Посмотри, сколько у тебя нарушений и ни одного поощрения... На что ты надеешься?» Как я могла объяснить этому человеку, что поощрений мне не дают, потому что я чеченка. Чеченцев по УДО редко отпускают.

– И все-таки вы будете еще раз подавать на УДО?

– Я всегда буду помнить слова моего адвоката Владимира Суворова, которые он мне сказал при первой встрече в суде: «Судье надо вынести приговор, обвинителю – обвинить, журналисту – написать статью, мне – отработать свои деньги. Не верьте никому, вы одна за этой решеткой и на этой скамье. И только вам нужно отсюда выйти. Поэтому защищайтесь. Верьте в лучшее, готовьтесь к худшему». Так что надо пробовать.