«Мещане»: новый скандал

Не помнить – не видеть...

Вера МАКСИМОВА

Цитирование коллег в театре возможно. Цитаты как прием, как краска, как разоблачение или отсыл к традиции правомочны. Вопрос, однако, в количестве. Что, если чужое и заемное плывет сплошняком? И, соскучившись узнавать в нынешних мхатовских «Мещанах» знакомое, начинаешь спрашивать себя: «А вот это где режиссер взял? А это откуда? И еще это?!..»

Белый экран – от Роберта Уилсона. Велосипед, на котором ездят Поля и ее отец Перчихин, – из «Чайки» Льва Додина. Плюются – с той же страстью, что у Жолдака в «Одном дне Ивана Денисовича». «Пан квартет» музыкального сопровождения – изо всех известных спектаклей новой драмы – «Ощущения бороды», «Обломова-off» и даже предстоящей «Грозы» Нины Чусовой . Костюмы разного времени – начала ХХ века и наших дней – дань «хорошему тону» и «обязанности» всякого уважающего себя режиссера-радикала напомнить о связи или неотличимости времен.

Черные, крючковатые фигуры, которые шествуют, будто «калики перехожие», зацепившись друг за друга; они же черные и согбенные в доме Бессеменова, которые пищат тонкими, крысиными, нечеловечьими голосами, – не ведьмы ли и ведьмочки из «Макбета» Някрошюса? («Заемную» бесовскую силу Серебренников использовал и в своей «Сладкоголосой птице юности» в «Современнике».)Белое, с фантастическими крыльями и нелепым силуэтом подвенечное платье Татьяны, которое на машинке строчит для нее Поля, тоже от Някрошюса: точь-в-точь как белая, необъятная, из бумаги рубаха Принца Датского. Оттуда же – из «Гамлета» – и белые нашлепки на глазах Татьяны («слепой», пропускающей жизнь). Очевидно, что «литовский гость» имеет на режиссера Серебренникова особое влияние.

При таком количестве чужого – где же свое? Свое – в монтаже заимствований. Иногда забавном, чаще монотонном, скучном.

Свое – в том, как режиссер решительно сокращает текст, чтобы в трехчасовом спектакле освободить место для игровых эпизодов. (В разреженном текстовом пространстве вдруг выступает юдофобская тема, у Горького второстепенная.) Свое – в том, как режиссер строит зрелище, развертывая аттракционы из отдельного факта, из фразы, иногда случайной.

Оттого, что Нил, учительница Цветаева, жиличка Елена, веселый Шишкин играют в любительских спектаклях для солдат, на сцене разыгран большой эпизод из «Дона Сезара де Базана», с танцами и фехтованием, исполненный неумело, грубо. Остается гадать – любительский ли театр для солдат плох или молодые актеры сегодняшнего МХАТ не могут сыграть испанцев лучше? И марширует из глубины сцены молоденький солдатик, трижды громогласно представляясь: «Ширков!»

Театральность спектакля, без которой, вне которой не работает нынешняя новая режиссура, неувлекательная, безрадостная. Избран жанр тотального, конвейерного скандала, по типу советского коммунального. Похоже, что и в сокращенном варианте горьковский текст режиссера не увлекает. Он не знает, что с ним делать. Смысла из пьесы извлечено немного.

В какой-то мере оправдывает спектакль великолепная игра старших – Андрея Мягкова – Бессеменова и Аллы Покровской – Акулины. У Мягкова – обликом полуинтеллигента в безрукавке и очках, скорее бухгалтера старых времен, а не маляра, – великая мука отторжения от людей, отчаянье непризнанности, тяга к детям, инерция раздражения и злобы на них, вопреки всему – любимых. Покровская играет не только искренне, обаятельно, человечно хлопотунью-мать, но и очень смело – на грани фарса, когда бесстрашной курицей-наседкой кидается разнимать старика и детей.

Тетерев – Дмитрий Назаров – ярок, обаятелен, забавен. Единственный, кто вызывает в зале смех, нарушая унылость спектакля. Но драматизма в его репризном, эффектном исполнении нет и нет любви. У Евгении Добровольской – Елены – хороша сцена, в которой она уволакивает от стариков к себе, наверх, Петра, еще подгоняя слабого тычками в спину.

Как играют молодые?.. Трудно сказать. Перед премьерой Серебренников говорил о другом стиле их игры в сравнении со старшими. Но стиля нет. Есть взаимоуподобление молодых.

Чувства безраздельно отданы старикам. Младшим же – избыток физических действий и голосовой напряг. Петр – Алексей Агапов – разговаривает лишь на взнервленной, истерической ноте. Нил – Алексей Кравченко – носится вихрем, скалит в улыбке чумазое лицо, ловко подпрыгивает вверх, раскачивается на качелях-трапеции и «хватает» Полю. Неясно – кто есть кто. Неясно и какого качества молодых актеров собрал в спектакле режиссер, каждому поручив одну функцию, одно задание – стенать или прыгать, кричать или патетически (как Цветаева – Юлия Чебакова ) произносить речи. Похоже, что Серебренникову в молодых интересны лишь послушные исполнители.



Откровенные отпечатки прошлого

Майя МАМАЛАДЗЕ

Когда стало известно, что Кирилл Серебренников ставит «Мещан» во МХАТе, казалось, что выпустит он модный спектакль и не более того. Но вышло не так. Серебренников создал серьезную новаторскую интерпретацию пьесы, которая обрела своих противников и сторонников. Кстати, если покопаться в истории, с трактовкой «Мещан», где речь идет о конфликте отцов и детей, всегда было далеко не гладко, в том числе и с первого спектакля в Художественном в 1902 году. Безоговорочно удачей считается лишь спектакль в БДТ Георгия Товстоногова, прозванный «мещанским королем Лиром».

Главным ключом к постановке Кирилла Серебренникова служит выбор времени действия. Не начало века, а, если перефразировать название известного фильма, холодная зима 53-го. Горьковские старшие Бессеменовы живут в сталинскую эпоху, не предполагая ее скорого конца, лишь молодежь чует надвигающуюся оттепель. Эпоху подсказывает меховой «пирожок» у Бессеменова на голове, покрой пальто обоих супругов. Подсказывают стены их дома, вывернутые наизнанку и выкрашенные той самой серой краской, что покрывала дома мрачноватого сталинского ампира. Серебренников несказанно точно выбрал эпоху, когда слова «мещанство» и «пошлость», борьба с ними вновь станут знаковыми. Он понимает также, что наше время на это никак не откликается, именно поэтому восстановил первоначальный смысл слова – речь о горожанах, жителях провинциального русского города. В этом городе сгорает от нелюбви дочь Бессеменова – Татьяна (Кристина Бабушкина). Не уксусно-кислая барышня, какой ее часто изображают, а статная красавица с копной светлых волос (кстати, у автора к ней обращаются «здравствуйте, русоволосая дочь короля Дункана»).

Бессеменова-отца играет Андрей Мягков, мать – Алла Покровская. Это блестящие работы легендарных актеров, участвующих в двух главных кульминационных сценах спектакля. Первая – попытка самоубийства Татьяны. Удивительно сыграно Андреем Мягковым смятение Бессеменова, с палкой в руке большим черным вопросительным знаком зависает он над скорченной от боли дочерью. И вдруг выкрикивает отрывисто, по слогам: «До-чень-ка, что ты?» Здесь из него выветривается все мелкое, суетное (Мягков играет неприятно желчного субъекта), остается лишь человеческое страдание. Вторая сцена: Бессеменов потрясен уходом сыновей, родного Петра и приемного Нила. Нил (Алексей Кравченко), жизнерадостный крепыш с хорошим аппетитом, непоколебимым намерением своим урвать кусок от жизни убеждает в том, что в годы застоя станет он таким же преуспевающим «мещанином», как Бессеменов. Сейчас отец считает себя покинутым и обиженным детьми. Он не замечает, как за его спиной ползет к нему на коленях с протянутыми руками несчастная дочь его. Еще и мать подкосит бедняжку неуместным возгласом «неудачливенькая ты моя». В этой трагедии дети не понимают родителей, а родители не слышат детей своих.

В спектакле Серебренникова смешение стилей, бытовой и психологический реализм соседствует с символическими сценами. Но не стоит принимать за монахов таинственные, закутанные в черное фигуры, которые перед отравлением Татьяны бесформенной толпой заполонят дом Бессеменовых, рыча и угрожающе потрясая в воздухе руками. Здесь они метафора орды слухачей и доносчиков, которая в ту эпоху сделала невыносимой жизнь целой страны.

Щедрая дань условному театру, уплаченная в «Мещанах» Серебренниковым, вызывала в памяти аналогии со спектаклями Някрошюса и Юрия Любимова. К примеру, подруга Татьяны, учительница Цветаева (в гротескном исполнении Юлии Чебаковой), воспринимается как милый шарж на шестидесятников с их верой в «социализм с человеческим лицом». В этой трагедии у нее роль шута. Коллега отравилась, в упадническом настроении, а Цветаева рисует ей картину прекрасного будущего так, как будто зачитывает школьное сочинение. Так в гениальных «Трех сестрах» Любимова Ольга, директриса гимназии, произносила свой финальный монолог в тоне бумажных речей советских идеологов.

Как ни относись к ним, «Мещане» – значительное режиссерское высказывание Кирилла Серебренникова, и, несмотря на некоторые огрехи стиля, в целом его желание мыслить в традициях большой режиссуры старшего поколения может только радовать.