Глубины человеческого сердца

Дело заключалось не только в обжигающей актуальности спектакля ЦТСА, в котором речь велась о трагических закономерностях российской судьбы, о безжалостных механизмах политической истории, с пугающей и иронической неотвратимостью воспроизводившей ситуацию русской тирании и русского рабства. Не менее важна была безупречная строгость режиссерской конструкции, кристальная чистота и ясность формы. За холодноватым – в духе Брехта и тогдашнего Брука – геометризмом стуктуры скрывались не только публицистический азарт, но и глубокая сердечная боль. Эту боль, эту лирическую тоску несли в себе молодые актеры ЦТСА и Андрей Попов, сыгравший тогда едва ли не лучшую роль своей жизни.

К юному режиссеру сразу пришла известность. Искушение ранней славой он выдержал. Ему удалась и другая, не менее трудная задача. Леонид Хейфец сумел не остаться в исторической памяти театра как режиссер одного спектакля. При том что его театральная судьба оказалась извилистой, а то и драматической. С ним не раз поступали несправедливо – даже и в том театре, которому он много лет верно служил и в котором поставил «Смерть Иоанна Грозного». Он знал горечь поражений и полупровалов. И все же за «Грозным» последовали «Тайное общество», «Часовщик и курица», серия масштабных постановок классики в Малом театре с М. Царевым и Н. Вилькиной, «Павел Первый» с замечательным Олегом Борисовым. В этих спектаклях развивались отпущенный Хейфецу дар крупной формы, неотразимая логика сценических композиций.

Но не напрасно Хейфец был любимым учеником Алексея Дмитриевича Попова и Марии Иосифовны Кнебель. Он был и остается «актерским» режиссером. В наше время, когда подмостки все больше заполняют шумные и пустые зрелища, ублажающие – и умножающие – невзыскательную публику, Леонид Хейфец в театре и в театральной школе остается одним из последних могикан психологического театра. Теперешняя мода ему чужда и неинтересна. Он мог бы, да не хочет ставить нечто монументальное и громогласное. В стороне от театральной суеты он делает свой театр – тихий и тонкий, не бьющий на эффекты, но способный касаться затаенных глубин человеческого сердца. В его недавней постановке ибсеновского «Кукольного дома» сложнейшее сплетение человеческих судеб и человеческих отношений погружает зрительный зал Театра Маяковского в особую, завороженно-внимательную тишину, всегда сопутствующую искусству, которому есть что сказать о людях.