Николай Фоменко

– Вы счастливый человек? Вы можете выбирать роли, театры, режиссеров?

– Я могу выбирать, потому что я сам инициирую собственную жизнь. Я self-made person.

– Но вот вы выбрали Романа Козака, сыграв подряд в двух его спектаклях в Театре имени Пушкина – в «Академии смеха» и в «Трое на качелях».

– У Романа Козака есть команда. А я вообще человек команды. И счастлив работать с Андрюшей Паниным и с Сашей Феклистовым. Мы люди одного поколения, одной крови. Почти одной школы. Это просто моя удача.

– А как сложилась эта команда? Кто к кому пришел, кто кого позвал?

– Роман Ефимович Козак, с которым я не был лично знаком, пригласил меня сыграть в «Академии смеха». Я прочитал пьесу и был удивлен. Она мне понравилась. А когда мы начали работать с самим Козаком, я сразу понял, что это мое. Теперь мы уже такие друзья, что дальше и ехать некуда.

– Не каждый даже в Москве может позволить себе прийти на спектакли с вашим участием, из-за денег хотя бы. Это что, не для массового зрителя?

– Массовый зритель ходит на Филиппа Киркорова. И флаг им в руки. Я – «за». Но вы знаете, я помню себя в студенческие годы. Если мне хотелось пойти на концерт и у меня не было денег на билет, то я бежал черт знает куда, занимал эти деньги, а потом каким-то образом зарабатывал и отдавал. Я вас уверяю, театр – это вообще искусство не для всех. И если человек не может позволить себе билет за 300 рублей, наверное, ему и не нужно ходить в театр. Зачем?

– А вы ходите в театр? Вам это интересно?

– Ну как вам сказать, вы же знаете, что происходит в журналистике. Вот и я знаю, что происходит в театре. Знаю, чего ждать от Жени Миронова, чего от Вовы Машкова. Так же и они знают, чего ждать от меня . Это наш маленький мир. И ничего нового и неожиданного случиться не может. Но когда вдруг где-то разрывается какая-то «бомба», конечно, я иду на это обязательно.

– Ну а что в последнее время стало для вас « бомбой»?

– Ой, я не знаю. «Бомбой» для меня были Яншин и Грибов. Да, так оно и было! Но та система актерской игры не нужна сегодняшнему зрителю. Сегодня люди, которые моложе меня на десять лет, садятся у телевизора, включают Чарли Чаплина и не смеются. Знаете, я тоже не смеюсь. Время изменилось, и изменилось восприятие.

– Я слышала, что вы сейчас готовитесь к какому-то новому театральному проекту. Что это, если не секрет?

– Это не секрет. Такое раз в жизни бывает. На нас буквально упала «Голубая комната» – пьеса, которая только что шла на Бродвее. Предстоит очень интересная работа. В этой пьесе мужчина и женщина играют по пять ролей. В первый и последний раз мы попробуем сыграть вместе – я и Мария Голубкина. Попробуем! Мы с ней никогда не пересекались на сцене и вряд ли когда пересечемся. Режиссер этого произведения – Роман Козак.

– Это антрепризный проект?

– Это антрепризный проект, но он не преследует цели обычной антрепризы – зарабатывания денег. Если мы будем играть спектакль в Москве, то обязательно будет найден стационар. Где? Этот вопрос еще не решен. А вообще очень сложно все соединить. Маша сейчас очень много работает, очень много снимается. Нам трудно пересечься по времени. У нас весь день занят. Есть только ночь или раннее утро. Но мы тем не менее надеемся, что к концу марта мы выпустим этот спектакль.

– А вам вообще ближе репертуарный театр или вы приверженец антрепризы?

– Мне сегодня модель театра, которую сделал Роман Ефимович Козак, кажется идеальной. В театре должна быть труппа, которая держит основу, и должны быть звезды или просто известные актеры, которые приглашаются на постановки. А также «разовые» популярные режиссеры. Вы посмотрите, что Козак сделал с филиалом. Он так его раскачал! Там идут самые модные спектакли. Теперь то же самое он хочет сделать на основной сцене. И сделает. Мне вот только, скажу честно, не нравится тенденция малых сцен. Тут нужны другая энергетика от актера, другие затраты. Играть тут удобнее, чем на большой. И обмануть зрителя проще. Сегодня все меньше остается актеров, которые могут позволить себе выйти на сцену МХАТа. А раньше других не было, раньше были только такие. Грандиозные актеры! И не только в первом эшелоне, но и во втором, в третьем. Все друг другу в спину дышали так, что мама моя! Сегодня кто дышит в спину? Где конкуренты? Выходи! Боятся выходить. Это не самоуверенность – это, к сожалению, правда. Трагичная вещь. У стариков сил нет, и здоровья, и энергии. Им уже все неинтересно, они уже все отдали, что могли. Их и осталось-то пять с половиной человек. А где другие? Более молодые? Ау!

– Вы интересно рассказываете о театре, но все ваши последние интервью так или иначе связаны с автоспортом. Почему вы об этом так много говорите?

– Дело в том, что профессиональный автоспорт – это прежде всего контрактные обязательства, поэтому я обязан о нем говорить. Вот, собственно, и все. Моя карьера в автоспорте занимает у меня очень много времени. Я вышел на определенно высокий уровень… Но не знаю, как долго мне там осталось. Я думаю, что все сейчас пойдет на закат. А вообще в автоспорте совсем другие эмоции, нежели в театре, на сцене… Абсолютная концентрация, холод, включение тех возможностей, которых в обычной жизни не требуется. Этот спорт отнимает слишком много здоровья, и вряд ли обычный человек поймет, о чем идет речь.

– Но вы называете автоспорт тем же театром, только экстремальным.

– Да, но я имел в виду не сам спорт, а стиль человеческих взаимоотношений в спорте.

– К автогонщикам, равно как и к актерам, относятся романтически.

– Это из-за женщин. Они основной потребитель. Они создают успех «Формуле-1», грант-туризму. Для них все это рыцарские турниры.

– А как музыкант вы собираетесь сделать что-нибудь новое?

– Я не знаю. У меня дома есть студия, я могу нажать на кнопку и чего-нибудь придумать. Но это не в целях конкурентной борьбы на MTV. У меня нет на это здоровья. Да и вообще смешно на это тратиться. Жанрик-то короткий. Коротка кольчужка. Все уж было. Ну а так, пописать красивые песни – это, может быть, впереди. Не знаю. Посмотрим, как быстро закончится автоспорт. Я надеюсь, что это последний год, мечтаю об этом. Но надо зарабатывать. А вы знаете, деньги не пахнут.

– А какую музыку вы сейчас слушаете?

– Я? … 89,1 – «Радио–джаз». Разную музыку слушаю. Я люблю иностранную музыку. Из русских мой любимый композитор – Рахманинов. А если говорить о русской поп-музыке, то больше всего я люблю Агутина. Я считаю его самым-разсамым. Мазая люблю. Но чтобы в истерике слушать с утра до ночи – это нет. Ну Стинг нравится, но знакомиться с ним не хочу, чтобы не разочароваться.

– Кем вы себя ощущаете? Человеком мира, москвичом или ленинградцем?

– Мне трудно сказать. Я бы, конечно, хотел быть ленинградцем. Но я не могу им быть, потому что Ленинграда нет и ленинградцев нет. Поэтому я где-то там, в воспоминаниях, конечно, ленинградец, но в настоящем я человек мира. Хотя я никогда не жил за рубежом. Я знаю, что это трудно. Но последние пять лет я работаю за границей. Я, наверное, мог бы найти себе там постоянное применение. Но насколько для меня это было бы вольготно, не знаю. Это вопрос ощущений. Русский чувствует русского, как американец американца, на тактильном уровне. Мы их никогда не поймем. Даже если мы идеально выучим язык, мы не будем их чувствовать. Поэтому они ничего не понимают про нас, а мы ничего не понимаем про них. Это ужасно. К тому же мы еще и отгораживаемся от них барьером. Не хотим учить английский – и не учим. На фиг он нам нужен? Пусть они приезжают и учат здесь русский. Так сказали наши депутаты. А как они сказали, так и должно быть.

– Как вы думаете, если бы вы занялись политикой, вы могли бы на что-то повлиять реально?

– Я мог бы повлиять, если бы я все бросил. Если бы я захотел сыграть в политика, я бы сыграл. В политика, в хоккеиста – нет никакой разницы. Все совершенно одинаково – что руководить страной, что руководить театром, что играть на сцене. Все одинаково, если ты это правильно делаешь. Я вообще в этом смысле очень странный человек. И если посмотреть на меня со стороны, то можно удивиться. Смотрите, что он делает? Хотел быть рок-музыкантом – пожалуйста. Хотел быть артистом – пожалуйста. Хотел быть гонщиком – ради Бога. И все не на детском уровне.

– Так это не странный человек – это талантливый.

– Нет-нет. Если задуматься – это достаточно странно. Про политику я могу сказать то же самое. Захотел бы быть политиком – и мог бы им стать. Только я не хочу, потому что я не желаю управлять. Единственное, чего я лишен абсолютно, – это жажды власти. У меня с этим никак. Мне это совершенно не близко. Я даже нахожу это глупым.