Константин Косачев

– Мне запомнилось, что в последние крещенские морозы вы купались в проруби перед телекамерами. Вы отчаянный человек...

– Крещенскими купаниями, а не моржеванием, подчеркну, я начал заниматься шесть лет назад. И делаю это только раз в год. То есть это был мой шестой «заплыв». До этого под камеры никогда не попадал, да и в этот раз не собирался, потому что не считаю это мероприятие публичным и рекламным. Но в нынешнем году я поехал не в излюбленную прорубь, а в Серебряный бор, куда меня позвали коллеги по фракции «Единая Россия». То попадание под камеры мне дорого обошлось. Потому что в крещенском купании самое тяжелое – это не погружение в прорубь, а одевание. Ведь остываешь мгновенно, и счет идет на секунды. А я, когда вылез, первую минуту должен был что-то сказать, так как журналисты этого ждали. А потом наступила вторая минута, когда я окончательно замерз, а журналисты продолжали меня снимать. Переодевание же сопряжено с тем, что нужно снять мокрые плавки и надеть, прошу прощения, сухие трусы. Перед камерами этого делать не хотелось, и вторая минута ушла на то, чтобы уговорить журналистов выключить видеотехнику. Когда это сделать не удалось, моя семья и помощники просто закрыли меня одеялами, чтобы дать возможность переодеться. В результате я обморозил кончики пальцев, и они отошли только месяца через три. Так что эксперимент был неудачный, и я дал себе слово больше не попадаться на такого рода приглашения.

– А к простудам купания в проруби приводили?

– Ни разу. Святая вода и запредельный адреналин компенсируют все последствия, связанные с переохлаждением.

– Как еще поддерживаете физическую форму?

– Стараюсь четыре раза в неделю ходить в спортзал. В будние дни делаю это до работы. Встаю в шесть. В шесть сорок уже в спортзале. Час качаюсь. Потом ухожу домой, а в девять я уже на работе. Таких тренировок три. А четвертая – в выходные, когда я час плыву два километра в бассейне и час бегу на беговой дорожке 10 километров. Хотя за последние две недели не был в спортзале ни разу, потому что было подряд несколько командировок.

– Как относитесь к охоте?

– Участвовал три раза в жизни. У меня есть друзья, в том числе среди депутатов Госдумы, которые увлечены этим. А у меня даже ружья собственного нет. Хотя охотничий билет есть. Но в душе я пацифист, а не охотник, и всегда радуюсь, когда удается никого ни найти, ни подстрелить.

– Самому убивать зверей приходилось?

– Один раз кабана. Еще стрелял по волку, но не попал. И были утки.

– А как вы решили стать дипломатом?

– Я из семьи дипломатов, мой отец всю жизнь проработал в Министерстве иностранных дел. А я до восьми лет жил в Швеции, там пошел в школу. И все счастливые воспоминания раннего детства оказались связаны с этой страной. Мне всегда хотелось туда вернуться, как любой человек хочет вернуться в свое счастливое детство. А в Институт международных отношений я поступал еще в застойное советское время, когда простому гражданину выехать за границу было крайне сложно. И мне казалось, что выбор такой профессии для меня эту задачу решит.

– Вы хорошо знаете шведов. Почему они так относятся к России? То им наши подводные лодки мерещатся, то биолога ни за что больше месяца в тюрьме продержали…

– Это связано с ментальностью шведов. В нашей истории было 12 войн. И хотя мы не воюем уже с 1814 года, в шведском языке утвердилось слово «рюсскрэкк» – боязнь русских. Как у нас постоянно идут дискуссии о том, представляет ли Китай угрозу для России. Идут, потому что Китай по населению гораздо больше нашей страны. И безотносительно к тому, что происходит в самом Китае и что он думает по поводу России, мы испытываем дискомфорт, находясь рядом с чем-то огромным и загадочным. То же самое происходит в Швеции. Они постоянно ищут подтверждения своей русофобии и уверены, что мы обязательно должны посылать подводные лодки в их территориальные воды и шпионить за всеми их секретами. И они очень расстраиваются, когда эти опасения не подтверждаются. Когда я работал в Швеции, мне приходилось сперва убеждать любого собеседника, что я его не собираюсь вербовать, и только после этого начинался нормальный разговор.

– Из стран, где вы бывали, есть похожие на Россию?

– Если говорить о странах, где Россию любят, то это прежде всего Черногория. Потому что на протяжении нескольких веков Россия отвечала за оборону и внешнюю политику этой страны, а сто лет назад половину ее бюджета составляли российские дотации. К странам с очень близкой ментальностью я бы отнес Италию. У итальянцев такая же широкая и нерациональная душа. Как русский готов последнюю рубашку отдать в порыве эмоций, так итальянцам если что-то понравится, будет по душе, то они пойдут по этому пути, независимо от соображений конъюнктуры. Если применить это к нашим двусторонним отношениям, то убежденность бывшего премьер-министра Берлускони в том, что Россия – европейская страна, позволяла ему говорить, что Россия должна стать членом Евросоюза. Вроде бы надо было сначала в самом Евросоюзе все обсудить, с бюрократами в Брюсселе посоветоваться, чтобы, не дай Бог, вперед не выскочить. А в результате Италия стала вторым после Германии торговым партнером России, хотя возможности итальянской экономики в разы меньше немецкой.

– А поговорка «Что немцу смерть, то русскому хорошо» справедлива?

– С точки зрения пресловутых российских пороков, например, пристрастия к алкоголю, тут, я думаю, мы любого немца перепьем. Но я бы этим не гордился. А в остальном с немцами у нас получается хорошо по прямо противоположной причине. Немцы очень рациональные, четко просчитывают сценарии отношений с Россией и не путают экономические интересы с политическими. Тут нет ненужной надстройки, которая присутствует, к примеру, в российско-американских отношениях или российско-британских.

– Какие стереотипы на Западе существуют по отношению к нам?

– Их очень много. Советский Союз был очень закрытой страной, и «железный занавес» создал эти стереотипы в столь жестком варианте, что они не рассеиваются до сих пор. На Западе Россию воспринимают как страну тоталитарную, а потому непредсказуемую. Там считают, что россиянам какие-то злые силы не дают жить так, как живет просвещенная Европа. И стоит нас от этих злых сил освободить, как все здесь изменится как по мановению волшебной палочки. Пример реализации этих стереотипов – неудачный опыт либеральных реформ начала девяностых. Нам навязывали модель, которая действительно работает на Западе. И считалось, что ее последовательная реализация приведет к решению всех наших проблем. Модель создали, бюджеты составляли по рецептам Всемирного банка и Международного валютного фонда. Но проблем оказалось не меньше, а больше, и вся российская экономика посыпалась. Потому что у нас другие обычаи, традиции, менталитет. И России нужен особый путь развития, по которому она сейчас идет.

– Социологи говорят, что наших граждан согревает мысль, что при всей нашей неустроенности Россия – это великая держава с ядерным оружием. Вас эта мысль греет?

– Мироощущение современных россиян состоит из двух взаимоисключающих комплексов. Это мания величия и комплекс неполноценности. Нам кажется, что мы по определению сильнее, лучше и продвинутее других государств. Это ощущение досталось нам со времен СССР. И ничего не нужно делать, чтобы это величие подтверждать. Оно само к нам придет, как только нам перестанут противодействовать какие-то внешние силы. А комплекс неполноценности – это когда мы по определению считаем, что не получится у нас хорошо работать, не сможем мы делать такие же замечательные машины, компьютеры или телефоны. И мы ограничиваем себя такими, гораздо менее амбициозными проектами, как добыча нефти и газа. Я формулирую национальную идею так: нам нужно научиться жить не за счет наших ног, которыми мы топчем богатую природными ресурсами землю, а хотя бы за счет рук. А в идеале – за счет голов. А когда наше величие кто-то был готов определять лишь тем, что сделали наши предки в музыке, поэзии и прозе, и тем, что у нас есть ядерное оружие, для меня как гражданина этого, безусловно, мало.

– Кстати, об оружии. Почему в то время как в Европе повсеместно отменяют призыв, мы идем в противоположном направлении и стремимся загнать в армию как можно больше людей?

– Мы идем не в противоположном, а в том же направлении, сокращая службу по призыву с двух лет до одного года и отказываясь от использования призывников в горячих точках. Они будут проходить службу в резервных частях – как в европейских странах. Служба по контракту постепенно будет вытеснять службу по призыву, и нашей конечной целью также является стопроцентная контрактная армия. Все возможности у России для этого есть. И если у нас заработает реальная экономика, основанная не только на нефтедолларах, об отказе от призыва, я надеюсь, можно будет говорить уже в следующем десятилетии.

СПРАВКА «НИ»

Константин КОСАЧЕВ родился в 1962 году. В 1984 году с отличием окончил МГИМО. Работал советником посольства в Швеции, переводчиком, советником министра иностранных дел РФ. В должности замдиректора Второго Европейского департамента МИД РФ курировал североевропейское направление российской внешней политики. С мая 1998 года по август 1999-го был помощником по международным вопросам трех премьер-министров – Сергея Кириенко, Евгения Примакова и Сергея Степашина. В декабре 1999 года избран в Госдуму по списку блока «Отечество – Вся Россия». В декабре 2003 года прошел в Госдуму по списку «Единой России». Председатель Комитета Госдумы по международным делам. Кандидат юридических наук. Свободно владеет шведским и английским языками. Женат, имеет сына и двух дочерей.