Яна Дубейковская

– Политики не такие, как все?

– Люди, которые стремятся к власти, безусловно обладают специфическим набором личностных черт, определенным типом невротичности. Это не значит, что они ненормальные, сумасшедшие. Просто в детстве каждый человек проходит некие ступени развития. В зависимости от того, как он их преодолевает, и формируется картина невротичности. И если говорить о политиках, то основным компонентом их невроза является стремление к всеобщей любви. Не к любви со стороны конкретного человека, а к народной, массовой. Это сродни переживаниям трехмесячного младенца, за которым все ухаживают, которого любят беспредельной любовью просто за то, что он есть. И который управляет всеми только при помощи голоса. Вот к чему в идеале стремятся эти люди. И даже когда у них много денег, когда они успешны в других сферах деятельности, они все равно идут в политику, потому что чувство всеобщей любви им может дать только этот вид деятельности.

– Эта глобальная жажда возникает из-за нехватки какой-то другой любви? Материнской, например.

– Есть предположение, что невроз власти связан с первичными отношениями с матерью. В любом случае это переживания раннего детства. Для политиков характерно абсолютно некритичное отношение к себе, трудности с дифференциацией себя и окружающего мира. Зачастую им кажется, что без них и солнце не взойдет. Психоаналитики выделяют более ранние проблемы, более поздние проблемы, каждый человек спотыкается на своей ступеньке. Например, Эдипов комплекс, который формируется при конкуренции с отцом, это довольно взрослый возраст. А ранний период развития – это когда образа отца еще нет, а есть только образ матери, кормящей и доброй или, наоборот, репрессивной и жесткой.

– Получается, что политик в психологическом плане – это маленький ребенок.

– В принципе, да. Просто у него настолько глубокие проблемы, что для их компенсации нужно развивать очень сложную деятельность. Нормальные люди имеют нормальные простые профессии. А люди, у которых внутри сидит комплекс проблем, должны заниматься сложной дифференцированной деятельностью. Одним из таких занятий является политика. Гитлер ведь мог стать художником, но стал вождем. Политика ему оказалась нужнее, чем живопись. Потому что настоящий, стопроцентный политик без политики жить не может, это его форма существования. Как писатель не может не писать. Другое дело, что многие идут в политику из прагматических соображений, чтобы получить властные ресурсы и сразу же конвертировать их в бизнес. Жертвовать своей жизнью или даже комфортом из наших нынешних политиков первой величины, по-моему, не готов никто.

– А вождь национал-большевиков Эдуард Лимонов? И воевал, и в тюрьме сидел?

– Лимонов – это скорее подросток. И он соответствует ожиданиям тех подростков, которые ниспровергают образы родителей, что в подростковом возрасте главное. Но мы же не можем представить Лимонова президентом.

– Наш президент тоже не стопроцентный политик?

– Да. Путин – политик назначенный, и внутренняя потребность к участию в публичной политике у него не очевидна. Он же сам когда-то говорил, что не ожидал, не хотел быть президентом. И я думаю, без политики и без всенародной любви он бы спокойно прожил.

– Откуда же нам следует ждать прихода настоящего политика?

– Мне кажется, с левого фланга. Там сильнее психологическая мотивация, чем среди тех, кто вступает в «Единую Россию». Если в России появится харизматический лидер, то именно из их среды.

– Либералы харизматического лидера породить не могут?

– Правая среда очень технологична и живет по законам рыночной конъюнктуры. Сейчас она для правых неблагоприятна. Хотя то, что Хакамада пошла на президентские выборы вопреки всему, показывает, что занятие политикой глубоко укоренено в ее личности.

– Как воспринимает политиков массовое сознание?

– В массовом сознании есть образ отца, который несет истину, к которому можно прислониться, и образ отцеубийцы, который этого отца обличает. В начале девяностых у нас был период отцеубийц, когда популярность строилась на критике, а пострадавшим от советской власти давали огромный кредит доверия. Получив власть, из символических убийц они стали практическими и разрушили ту отцовскую структуру, которой был Советский Союз. Сейчас вновь наступил период отца. Я лично не знакома с Путиным и не знаю, насколько для него органичен образ отца нации, но его медиаобраз строится именно как отцовский. Нам показывают, что он сильный, летает на самолетах, что это по-настоящему великий человек. И те, кто за него голосовал, голосовали за родителя, который о них заботится, думает, не бросит.

– А образ матери в политике присутствует?

– У нас очень инфантильная психология, и образ всепрощающей матери даже более востребован, чем образ отца. Но мать в России – это Родина-мать. Россию никогда не сравнивали с отцом, это только материнский образ.

– Женщина может стать президентом России?

– Никогда. Другое дело, что в каждом человеке есть и женские, и мужские черты. У всех женщин-политиков есть некий внутренний мужчина. Но президентом в нашей культуре может быть только мужчина настоящий. И Хакамада на президентских выборах, мне кажется, достигла того максимума, на который женщина сегодня в России способна.

– Ну а что вы скажете о самом с виду психологически неустойчивом политике – Владимире Жириновском?

– Жириновский – это больше артист, чем политик. Для артиста главное – выступать, показывать. Это не связано с обретением любви как средства влияния, когда своим заявлением, своим жестом, поступком ты меняешь всю ситуацию вокруг. Особенность Жириновского в том, что он очень хорошо вписан в систему власти и отвлекает на себя подростковые отцеубийские проекции. Поле массовой психики заполнено проблемами, подавленностью какими-то страхами. Люди ищут фигуры в политической системе, которые могут стянуть на себя негативные проекции. И тут появляется Жириновский, всегда готовый почудить, похулиганить.

– Если продолжать ассоциации «отец», «мать», то получается, что российское массовое сознание – это сознание подростка?

– Отчасти да. И особенно это проявилось в начале девяностых, когда было очень много разрушительной агрессии. Как подросток действует назло родителям, приводя в дом плохую компанию, которая затем выносит оттуда все вещи. Это фиксация на очень ранних психологических стадиях. Это инфантильная психология с неспособностью отвечать за свою жизнь и вечным поиском родителя, который решит все проблемы. Отсюда и склонность к инфантильным регрессивным формам ухода от проблем: поругаться с женой, накричать на детей, уйти в запой. Вот бизнес – это уже взрослый вид деятельности, здесь есть риски, конкуренция, работа на результат. Но большинство людей остались на более ранней стадии, они не готовы отвечать за свою жизнь, не готовы принимать решения. И сегодня на выборах уже никто не апеллирует к высоким мотивам, таким, как свобода, новая жизнь, спасение России. Сейчас мотивы другие – выжить, накормить, не замерзнуть, оградить от криминала. Ведь как проходили выборы мэра Владивостока – кого-то побили, кого-то запугали. Добавьте к этому нашу психологию подчиненного, которая обожествляет власть. Поэтому административный ресурс и смог оказаться столь эффективным в думской и президентской кампаниях.

– Тем не менее любой подросток взрослеет. Что будет дальше?

– Пока экономическая конъюнктура благоприятна, у людей будет ощущение, что жизнь налаживается. И стимулов взрослеть не будет, ведь личность развивается только через преодоление трудностей. Но как только ситуация изменится, возникнут вопросы. И власть готовится к тому, что недовольство будет расти. Сейчас ею создаются оппозиционные, социал-демократические и коммунистические проекты, которые должны будут аккумулировать и нейтрализовывать возможную агрессию.