Сергей Мохнаткин

– Сергей Евгеньевич, как вы ощущаете себя? Что вы почувствовали, когда узнали, что подписан указ о вашем помиловании?

– Как-то до сих пор в это не верится. Пока не чувствую до конца себя свободным. Когда адвокат сообщил мне эту радостную новость, я был в шоке. Я как будто в космос улетел. Пока мне не верится. Когда уже выйду за забор, тогда только, наверное, пойму, что я свободен.

– Что вы в первую очередь сделаете, когда выйдете на свободу?

– О конкретных планах я пока говорить не готов. Мне хочется передохнуть. Хочется добраться до дома и хотя бы одну ночь поспать на свободе. А потом я собираюсь встретиться с теми людьми, которые мне все эти месяцы и годы помогали, чтобы их поблагодарить.

– Ситуация, в которой вы оказались, как-то повлияет на вашу жизнь, дальнейшие планы?

– Книгу я писать не собираюсь. Но меня заинтересовала ситуация с правами человека, с правами заключенных. И я хочу заниматься этими вопросами, быть полезным этим людям. У меня уже есть некоторые идеи, предложения. Как выйду на свободу, то буду сотрудничать с правозащитными организациями. Хочу пообщаться по этому поводу, например, со Львом Пономаревым, который мне очень сильно помог, когда я сидел в колонии. Мне нужно главное понять, каким образом я могу внести свой вклад в это дело.

– Какое участие в вашей судьбе приняла та женщина, за которую вы вступились на акции 31 декабря 2009 года? Она навещала вас, как-то поддержала?

– Она не имела такой возможности. Она пыталась как-то на следствии помочь, но насколько могла. Она объясняла, что я случайно оказался на Триумфальной площади. Ко мне она не приезжала. Присылала ли она что-то, я просто не знаю. Мне поступали денежные переводы, но я не знаю, от кого конкретно они были.

– Кого вы считаете главными виновными в том, что произошло с вами?

– Виновата, прежде всего, система, которая сама по себе нацелена на неуважение человека. И еще виновата намусоренность в головах непосредственных исполнителей воли государства. Это относится и к суду. Естественно, я не очень хорошо отношусь и к суду, и к «потерпевшему» милиционеру, который выдал себя за потерпевшего. Хотя в действительности таким не был. Неприязненное отношение, конечно, к ним всем есть. Но сначала хочется отменить приговор, а потом уже решать, что делать дальше. Подавать ли какие-то иски или нет.

– Вы же до конца верили в наше правосудие?

– Веры в правосудие у меня до конца не было.

– Предлагали ли вам особый вид сотрудничества в колонии или во время следствия? Ради УДО или других привилегий?

– Администрация колонии предлагает работу. И я работал. Однако ведь в колонии часто требуют оказать много других непонятных услуг, на кого-то докладную написать, на кого-то «стучать». Это такая практика. И мне это тоже предлагали. Я ответил, что не могу быть стукачом, я нормальный человек.

– А какие у вас отношения с другими заключенными? Беседовали ли вы с ними на темы политики, акций оппозиции?

– Где-то были и неприязненные отношения. Везде ведь люди разные. Но в целом в последней камере большинство заключенных меня активно поддерживали, поддерживали за то, что я пытался отстаивать свои права. Мы очень мало тему политики затрагивали. Я вообще не стремился к такому общению. У меня хватало дел. Когда я был завхозом в школе при колонии, то занимался благоустройством школы.

– Как у вас проходил день в одиночной камере, куда вас заключили в качестве наказания? Что разрешено, а что запрещено вам делать?

– День проходил скучно и неинтересно. Подъем в пять утра, абсолютно делать нечего, сначала завтрак, потом обед, ходил на прогулку на час-полтора. В одиночной камере работы нет. Работают только те, кто содержится в общем помещении. А запрещали, например, закрывать глаза, когда не время для сна. Обвиняли, что я не то что-то все время делал.

– Вы написали в своем открытом письме, что вас, единственного во всей колонии, а возможно, и во всей России посадили в одиночную камеру и установили видеонаблюдение.

– Одиночная камера в колонии была только у меня, и только она была оснащена камерой. Я сам не знаю, почему установили видеонаблюдение. Мне самому это интересно, почему именно меня в эту камеру поместили.

– Что все-таки произошло 31 декабря 2009 года? Вы говорите, что просто проходили мимо Триумфальной площади и вступились за женщину. Ваши обвинители уверяют, что вы были участником акции и у вас в сумке была оппозиционная пресса. Так ли это?

– Никаких газет у меня в сумке не было. Это все неправда. В пакете была только икра, коньяк и шампанское. Я просто вступился за женщину, а ко мне применили силу. Они еще и сместили время моего деяния. Поскольку митинга в тот момент, когда я проходил мимо Триумфальной площади, еще не было.

– Нет ли у вас мыслей об эмиграции? Не собираетесь ли вы уехать из страны, после того как выйдете на свободу?

– Иногда очень хочется отсюда уехать подальше. Но это, конечно, больше теоретически, а не практически. У меня просто очень много было дел в России, а сейчас их стало еще больше.