Павел Крашенинников

– Павел Владимирович, депутаты нынешнего созыва внесли в среднем по пять законов, а вы – около восьмидесяти. Получается, что вы работаете за 15 своих коллег.

– Юриспруденция – это моя профессия. А написанием законов я занимаюсь с 1990 года, когда работал в Верховном Совете. Потом возглавлял законодательное управление в Министерстве юстиции. Законодательство – это мой мир. И если я вижу бреши в законах, то стараюсь их исправить. Если бы меня поставили работать металлургом, наверное, я бы с этим так не справился. Как и люди, которые пришли в Госдуму из других профессий.

– Сколько времени длится ваш рабочий день?

– Я в Думе с утра до вечера, если не в командировке. Можете проверить. А в выходные тоже пишу на правовые темы, но уже книги. Жилищное, гражданское право, семейное. Мои книжки в магазинах продаются.

– Как бизнесмен на пляже будет сидеть с ноутбуком и играть на бирже, так и вы будете заниматься своими законами?

– Совершенно верно. В прошлом году мы ездили на море, и я сидел на пляже и писал книгу. Это не в тягость. Это нормально. Работа, которая доставляет удовольствие, это и есть отдых.

– А охота, рыбалка?

– Меня не интересуют ни охота, ни рыбалка. Приветствую людей, которые этим увлекаются. Но сам не люблю. Сейчас хожу в бассейн, играю в настольный теннис. Еще я вице-президент хоккейного клуба «Металлург» из Магнитогорска, который был чемпионом и России, и Европы. Правда, сам в хоккей не играл с детства.

– Есть мнение, что сегодняшняя Госдума – это место работы для отставников, которые тут доживают до пенсии. Вот и вы, бывший министр…

– То, что я доживаю, это вряд ли. Я пожить еще хочу. Но в Думе есть разные люди. Есть те, кто работают. Есть, кто доживают. Но для меня это просто работа. В Министерстве юстиции я занимался глобальными задачами: создавал службу судебных приставов, переводил тюрьмы из МВД в Минюст. Там работа юридическо-управленческая. А здесь – связанная с законотворчеством. Через наш комитет проходит очень много законов. Нужно постоянно выступать, держать себя в форме. Дума – это очень хороший тренинг. Хотя не секрет, что есть депутаты, которые ничем не занимаются.

– Вернуться в правительство рассчитываете?

– Мне и здесь хорошо. Я смотрю, как сейчас работает правительство. И я бы не хотел быть в нем.

– Формально статусы депутата и министра равны...

– Да, но только формально. Реально, конечно, нет. Один депутат, с которым мы работали в правительстве, сказал, что каждый думец считает себя министром, кроме тех, которые министрами реально были. Это совершенно разные возможности при выработке политики, принятии решений. И там нет практически никакой свободы. Если ты что-то подготовил, нужно проводить это через правительство. А здесь в плане выбора своего поведения свободы чуть-чуть побольше.

– В каком возрасте вы решили стать юристом?

– В детском саду не хотел. В школе – тоже. А лет в 17–18 подумалось, что что-то неладное у нас происходит. Стал интересоваться законодательством. И в армии укрепился в сознании, что нужно какие-то правила изменять.

– Как вы относитесь к мнению, что по закону в России жить нельзя?

– Такое мнение существует и приносит много вреда. Хотя оно исходит от власти. Власть говорит, что решения надо выполнять, но сама демонстрирует их невыполнение. Это и обмены денег в советское время, и отнятые у населения банковские вклады. Кстати, Министерство юстиции не завизировало ни один документ, который был связан с дефолтом 1998 года. Я понимаю, что экономическая ситуация была безвыходная, и уважаю Сергея Кириенко – он взял на себя все то, что нужно было делать гораздо раньше. Но с правовой точки зрения мы заявление государства об отказе платить по своим долгам подписывать отказались. И когда власть требует от граждан уважительно относиться к праву, а все видят, что руководители недобросовестно действуют и на муниципальном уровне, и на уровне субъекта Федерации, то правосознание определяет именно это. И только тогда, когда власть не просто начнет соблюдать законы, а будет делать это длительный промежуток времени, граждане поймут, что жить по законам выгодно.

– А сейчас?

– Надо стараться. Я думаю, по законам и сейчас жить можно.

– А к возвращению смертной казни как относитесь?

– Отрицательно.

– Почему тогда большинство россиян требует ее восстановить? У нас народ такой кровожадный?

– У нас государство плохо борется с преступностью. И появляется требование жертвы. Смертная казнь и у нас, и во многих других странах, по существу, являлась жертвоприношением для граждан. На криминогенную ситуацию она не влияет. Это проявление принципа жестокости. Поймал одного из ста и оторвал ему все, что можно. А если бы была неотвратимость наказания, о смертной казни вообще бы не вспоминали. Я уж не говорю про судебные ошибки...

– Вы вроде бы человек либеральных взглядов, а между тем ваш комитет разрабатывает сейчас закон о контроле над Интернетом…

– Нет, не так. Мы готовим поправки по поводу борьбы с экстремизмом. Если экстремисты используют средства массовой информации, то общественная опасность гораздо выше, чем если бы гражданин просто кричал с балкона. Точно так же мы считаем, что общественная опасность гораздо выше, если гражданин использует Интернет. Но мы собираемся бороться с этим гражданином, а не с Интернетом, как иногда говорят.

– А сами Интернетом пользуетесь?

– Я читаю через него прессу, смотрю, что происходит в политике, спорте, прогноз погоды. В Интернете, как в жизни, есть много положительного и много отрицательного. Попробовать наркотик или выпить стакан самогона через Интернет нельзя. А экстремистские материалы получать можно, и в очень больших объемах. И те, кто эту заразу распространяет, должны отвечать. Но, повторюсь, мы боремся не с Интернетом, а с экстремизмом.

– А не кажется ли вам, что сейчас в России под видом борьбы с экстремизмом ведется его пропаганда? Гражданам просто вдалбливают, что есть ксенофобия, есть скинхеды. То есть, как бы подсказывается, что есть такой способ выражения недовольства жизнью.

– Не знаю. Убийства у нас есть. А дальше уже дело вашего брата-журналиста, как это подавать. Когда на кухне обсуждают какие-то национальности, это бытовой экстремизм. Здесь я больших проблем не вижу. А вот когда организуются экстремистские сообщества для преследования и уничтожения по признакам национальности или религии, то государство обязано всей своей машиной жестко и жестоко с этим бороться.

– Но что раньше появилось, экстремизм или борьба с ним?

– Вспышки экстремизма были у нас и в советское время. Просто это не показывали. А законодательство об экстремизме у нас появилось лишь в начале двадцать первого века. В мире есть и полицейская, и судебная практика. У нас ничего не было. А прививка после Второй мировой войны прошла.

– В Госдуму внесены поправки об отмене отсрочек. Вы своего сына в армию отдадите?

– У меня сын как раз призывного возраста. Он учится в вузе. Но мне кажется, что закон очень важный, потому что мы сокращаем срок службы. И если все будет принято, люди служить пойдут. Дедовщины будет вдвое меньше, и военная полиция будет.

– То есть сейчас идти в армию опасно, а через два года, когда сократят срок и будет военная полиция, уже можно?

– Я думаю, что если служба станет вдвое короче, срочники не будут воевать в горячих точках, возникнет нормальная связь с семьей у тех, кто служит, то больших проблем я не вижу.

– Когда ваш сын закончит университет, вы будете спасать его от армии?

– Если он пойдет в армию, не вижу в этом ничего плохого.

СПРАВКА

Павел КРАШЕНИННИКОВ родился 21 июня 1964 года. Окончил Магнитогорский строительный техникум, служил в армии. В 1989 году окончил Свердловский юридический институт, в 1991 году – аспирантуру. В 1990–1993 годах – эксперт Верховного Совета РСФСР. В 1993–1999 годах работал в Министерстве юстиции, в 1998–1999 годах – министр юстиции. В декабре 1999 года избран в Госдуму по списку СПС. В 2003 году прошел в Госдуму по Магнитогорскому одномандатному округу (Челябинская область). После избрания вступил во фракцию «Единая Россия», сочтя ее «наиболее правой» среди всех фракций нынешней Госдумы. Председатель комитета по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству. Автор более 70 научных работ. Женат, имеет сына и дочь.