Директор Института экономики переходного периода Егор Гайдар

– Егор Тимурович, весь этот год, похоже, будет проходить под знаком монетизации льгот. До сих пор в разных концах страны вспыхивают конфликты, которые являются следствием внедрения 122-го закона. Либеральная идея замены льгот деньгами вам близка. Почему, на ваш взгляд, ее воплощение оборачивается социальным недовольством?

– Вопрос о монетизации – это вопрос взаимосвязи экономического и политического развития. Когда нынешние власти пришли в Кремль, у них было желание проводить ответственную экономическую политику. Правда, у них не было стойкого убеждения, что демократия – это та политическая система, которая нужна России сегодня. Я все пытался вспомнить в мировой экономической истории какую-нибудь реформу, которая возложила бы на бюджет дополнительные финансовые обязательства, превышающие 15 млрд. долларов, и при этом люди вышли бы на улицу. Так ничего подобного и не вспомнил. Почему же так получилось, ведь реформу готовили вроде бы неглупые люди?

Мне кажется, что такое могло произойти потому, что в политической системе страны за последние четыре года была ликвидирована система сдержек и противовесов. Я вам гарантирую, что при прежнем составе Госдумы 122-й закон был бы тщательно рассмотрен, обсужден и в конце концов отвергнут.

Не будем забывать, что сам по себе он представляет список поправок к множеству других законов. Мне, например, вместе с Институтом переходного периода понадобилось бы по крайней мере два месяца, чтобы проанализировать содержание этого документа. Мало кто из депутатов Госдумы реально вник во все его тонкости. Не было широкого обсуждения законопроекта ни на бюджетном комитете Думы, ни в прессе. В итоге мы получили то, что получили.

– По тому, как готовился и теперь выполняется этот закон, вероятно, можно судить о стратегической линии российского правительства. Вы ее вообще видите?

– На мой взгляд, то, как проводились реформы в 2000–2002 годах, – это прекрасный пример хорошего лечения экономических болезней. Суть задачи, с которой пришло нынешнее правительство, предельно ясна: переход от стадии восстановительного роста к росту инвестиционному.

В экономике есть такое понятие – качество экономического роста. Так вот, оно в названные мной годы стало значительно улучшаться. Но методы проведения реформ после 2003 года и по сей день – прекрасный пример того, как не надо лечить экономические болезни. Достаточно сказать, что правительство почти год не может утвердить свою долгосрочную экономическую программу. На сегодняшний день сделана только треть из того, что было намечено. Если два года назад мне было понятно, что правительство хочет делать и как оно будет двигаться в избранном направлении, то сегодня из документов невозможно понять, куда мы хотим идти и куда мы идем.

– Не могу не спросить вас о «деле Ходорковского». Как вы считаете, можно ли после вынесения приговора руководителям ЮКОСа говорить о новом качестве российской судебной системы?

– Я не считаю себя экспертом по всем вопросам. В том числе и по вопросу реформирования судебной системы. Я могу высказать только свои частные суждения по этому поводу. На протяжении многих лет я наблюдал, что российская судебная система медленно и трудно, но движется, скорее всего, в правильном направлении. Например, в 1991 году предприниматель для решения проблем шел не в суд, а к начальнику или к бандитам. На протяжении 90-х годов происходила медленная эволюция – люди все чаще шли в суд. Мне могут возразить: есть случаи, когда приговор покупается. Безусловно, это бывает, но достаточно редко и происходит не так грубо. В последнее же время мы подали всему миру абсолютно ясные сигналы, что независимого правосудия в России не существует в принципе. А это крайне плохо для общественного и экономического развития.

– Именно о развитии следующий вопрос. Как вы относитесь к предложениям направить доходы от продажи нефти на социальные программы? И сколько, на ваш взгляд, сегодня должна стоить нефть для оптимального развития страны?

– Идея, которая стратегически страшно опасна и в то же время страшно популярна, – это идея «раскурочивания» стабилизационного фонда. Остановить ее почти невозможно. Объяснить за пределами сообщества профессиональных экономистов, занимающихся макроэкономикой, что делать ничего не надо, – задача, неразрешимая нигде и никогда. Недавно министр экономики Норвегии рассказал мне, что после создания стабилизационного фонда в этой стране ни одна правительственная коалиция никогда не выигрывала выборы. Ничего нельзя противопоставить досужим рассуждениям, что «вы сидите на мешке с деньгами, а у нас тут страшные проблемы с их нехваткой». С каждым годом высоких цен на нефть российская экономика становится все больше уязвимой. В 2002 году мы без всякого кризиса могли пережить падение цен на нефть до 13 долларов за баррель. Сегодня для нас цена ниже 30 долларов может стать проблемой. Советский Союз в середине 80-х годов был полностью зависим от цен на нефть. А потом они упали, и Союза не стало. Мы сейчас упорно движемся в том же направлении.

– Каково ваше отношение к реформе местного самоуправления, новый этап которой грядет с 1 января 2006 года?

– Реформу местного самоуправления ни в коем случае нельзя проводить по принципу «первая колонна марширует, вторая колонна марширует, третья колонна опять же марширует». Это же Россия. Она очень разная. Почему мы из Москвы должны говорить регионам, как у них должна быть построена система местной власти? Почему не создать условия, чтобы регионы сами определили сроки и формы перехода к местному самоуправлению? Почему все должно делаться как на плацу? В данном случае, я считаю, явственно сказывается разница между экономическим и правовым сознанием.

– Каскад «цветных» революций в странах СНГ, возможно, ставит на повестку дня вопрос о судьбе России. Чем, на ваш взгляд, объясняется закономерность смены власти в Грузии, Киргизии, на Украине?

– То, что происходит сегодня в Москве, сильно влияет на то, что происходит или будет происходить завтра в Астане или Минске. Один свергнутый режим подает сигнал другому прогнившему режиму: а почему бы это не сделать у нас? Я категорический противник концепции заговоров. Представьте себе, что 50 млн. украинских граждан стали бы вдруг голосовать, как прикажет Вашингтон. Это задача в принципе не решаемая. Чуть-чуть помочь или чуть-чуть помешать можно. Сделать извне все нельзя. На Украине присутствовало два важных фактора, приведших к подобному развитию событий. В отличие от России Украина не потеряла, а обрела свою независимость. Кроме того, там стал возможен союз между националистами и теми, кто хотел бы видеть свою страну частью Европы. Эта коалиция в конечном итоге и обеспечила победу Ющенко.

Первый вывод, который был сделан представителями российской власти из событий в Средней Азии, на мой взгляд, очень опасен. А вывод такой: Акаев не захотел проливать кровь в Киргизии, за это, соответственно, и получил. А Каримов показал, кто есть кто, и остался у власти. Я считаю, что это очень опасный путь. Применение насилия при кризисе режима не предотвращает кризис. Режим Чаушеску в 1989 году был готов пролить сколько угодно крови для того, чтобы остаться у власти. В конечном итоге это привело к тому, что Чаушеску с супругой кончили свою жизнь именно так, как кончили. Противопоставление тенденциям долгосрочного социально-экономического развития только средствами силы идет во зло самому режиму.

– «Союз правых сил», в котором вы состоите, длительное время продвигал проект военной реформы, включая переход на контрактную армию. В своей новой книге «Долгое время. Россия в мире» вы также уделяете много внимания этой проблеме. Это действительно так важно сегодня для страны?

– Сегодня армия превратилась в некий натуральный налог на самых бедных и социально незащищенных российских граждан. Общеизвестно, что американцы пришли к выводу о переходе на контрактную армию после войны во Вьетнаме в конце 60-х годов. Кстати, сегодняшние аргументы нынешнего военного руководства России почти дословно повторяют доводы Пентагона после вьетнамской войны. Еще наши генералы обычно ссылаются на опыт Германии, где сохранен призыв.

Во время дискуссии в Министерстве обороны я сказал: «Если вы примете немецкую систему комплектования вооруженных сил, общество будет кричать «Ура!». Ведь немецкий юноша, достигший призывного возраста, пишет письмо в военкомат, где сообщает, будет ли он служить 10 месяцев срочную службу или 11 месяцев – альтернативную. Все заявки удовлетворяются. Я разговаривал с бывшим министром обороны Германии. Он сказал одну простую вещь: «Пока мы имеем систему призыва, ни один чертов политик не пошлет наши войска воевать». Я считаю, что в сфере военной реформы мы крепко закрыли глаза и боимся посмотреть в лицо действительности. А действительность такова, что необходимость реформы давно стала социальной проблемой общества. И если ее не решать, пресловутая монетизация в итоге может показаться цветочком.