Болезнь «Форбса»

В мировой медицине «болезнью Форбса» называют «гликогеноз, вызванный недостаточностью фермента амило-1,6-глюкозидазы». В российском обществе «болезнью «Форбса» теперь долго будут называть острую недостаточность фермента честности в отношениях между прессой и ее аудиторией.

Что же такого страшного случилось в журнале, славящемся своими открытиями в мире власть и деньги предержащих, а правды не алчущих? Судя по сообщениям СМИ, в декабрьском номере журнала должна была появиться статья, посвященная деятельности богатейшей россиянки – Елены Батуриной. То ли вынесенная на обложку цитата не понравилась героине будущей публикации, то ли весь текст, но руководство издательского дома Axel Springer Russia сочло за благо пустить отпечатанный тираж под нож. Тогда возмутился главный редактор русской версии «Форбса» Максим Кашулинский, решивший громко хлопнуть дверью, то есть отставкой. Естественно, заволновались и американские владельцы Forbes, по чьей лицензии, собственно, журнал и издается в России, поскольку тень цензуры и зажима журналистских свобод неминуемо ложилась и на их белые одежды. А какому же западному издателю такое понравится?

А теперь попробуем взглянуть на эту ситуацию бесстрастными глазами законоведа. Имеет ли право журнал «Форбс» или любой другой писать статью о госпоже Елене Батуриной, жене столичного мэра? Безусловно, да. Требуется ли получать на это разрешение у героини публикации? Безусловно, нет. Однако, если речь идет не просто о статье, а об интервью, то интервьюер, журналист обязан по требованию интервьюируемого предоставить ему текст для, как сказано в законе, «авторизации». Чтобы можно было скорректировать ответы исходя, например, из той простой истины, что устное слово имеет свою стилистику, а печатное – свою. Однако журналист должен согласовывать с интервьюируемым далеко не весь текст публикации, а лишь ту часть, где цитируются ответы на вопросы. Показывать ли весь текст целиком – личное дело журналиста. Точно таким же личным делом являются и его суждения, оценки, предположения, выводы, которыми, как гарниром, он может украсить ответы своего собеседника. Так гласит закон о СМИ.

Есть в этом законе и кое-что об отношениях между издателем и главным редактором. Их отношения регулируются, во-первых, договором, а во-вторых, уставом редакции. Не знаю, что написано в этих документах, да и есть ли они вообще в оконфузившемся издательском доме. Но знаю точно, что по закону о СМИ никто не может вмешиваться в профессиональную деятельность редакции иначе как на основании данного закона, договора и устава редакции. В газете ли, в журнале есть только один человек, головой отвечающий за содержание СМИ и потому имеющий безусловное право ставить материалы в номер или выкидывать их в корзину, – главный редактор. Именно он, и никто другой, вправе принимать, как сказано в законе, «окончательные решения в отношении производства и выпуска средства массовой информации» (ст. 2). Он, и только он, представляет редакцию в отношениях с издателем и несет ответственность за соблюдение требований закона о СМИ (ст. 19). Именно он дает разрешение на выход журнала в свет (ст. 26), совместно с издателем определяет тираж издания (ст. 28).

Был ли Максим Кашулинский таким внутриредакционным Зевсом-громовержцем, не знаю. Но право быть таким он имел. По закону. Правда, на законы у нас принято смотреть лишь как на подсобный материал для устройства очередного беззакония. И я не удивлюсь, если окажется, что решение уничтожить тираж принял за Максима Кашулинского кто-то другой. Если подобный поворот действительно предусмотрен уставом редакции или договором, то тогда Максиму Кашулинскому не следовало бы писать заявление об отставке с поста главного редактора, ибо никакой он не главный редактор. Во всяком случае, не такой, как в законе о СМИ.

Однако уже в третий раз я вынужден писать это слово, означающее разворот логической цепочки на 180 градусов, может статься, что ни в уставе редакции, ни в договоре не окажется ничего, что можно было бы истолковать как разрешение на столь грубое вмешательство в сферу редакционной самостоятельности. На этот случай в законе о СМИ тоже все предусмотрено: «Ущемление свободы массовой информации, в том числе посредством... вмешательства в деятельность и нарушения профессиональной самостоятельности редакции; ... незаконного изъятия, а равно уничтожения тиража или его части; принуждения журналиста к распространению или отказу от распространения информации; ... нарушения прав журналиста, установленных настоящим законом, влечет уголовную, административную, дисциплинарную...». Впрочем, довольно будет и одной уголовной. Еще раз напоминаю любителям затыкать рот прессе: «Воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов путем принуждения их к распространению либо к отказу от распространения информации», да еще и «с использованием своего служебного положения» наказывается вплоть до двух лет лишения свободы. Срок, может, и небольшой, зато позор бессрочный.



Автор – министр печати РФ в 1992–1993 гг., секретарь Союза журналистов России.