Режиссер Юрий Грымов

– Как вы относитесь к тому, что сегодня в отечественном кинопрокате побеждает коммерческое кино?

– У меня есть четкое ощущение, что с русским кино покончено. На российском кинорынке сложилась такая ситуация, когда с одной стороны существует фестивальное кино, его еще называют артхаус (это такое «экстремальное» кино; аудитория этого кино маленькая, но качественная), а с другой – существуют коммерческие картины, дублирующие американское кино, просчитанные маркетингом и рассчитанные на гигантскую зрительскую аудиторию. И если одно обозначить единичкой, а другое ноликом, то получается, что есть только 1 или 0, черное или белое. Но вы знаете, что между ноликом и единичкой находится целая вселенная чисел, а между черным и белым бесконечное множество оттенков. Я не вижу себя ни ноликом, ни единичкой, ни черным, ни белым. И мне кажется, что кино, которое интересно мне и, я надеюсь, зрителю, находится где-то посредине. Но сегодня этот диапазон «фильмов посредине» отсутствует. Он не востребован ни обществом, ни государством, ни прокатчиками, ни инвесторами.

– От чего и от кого, по-вашему, реально зависит судьба отечественного кинематографа?

– К сожалению, в нашей стране не существует механизма финансирования кино. Бизнесмены не вкладывают сегодня деньги в культуру и, в частности, в кино. Большинство из них, может быть, и образованные, но равнодушные люди. У меня есть знакомый – очень богатый человек, и я предложил ему снять детский фильм. На что он мне ответил: «А на хрен мне нужна ваша культура: какая мне с нее выгода?» Где бы был Шаляпин, если бы не было Мамонтова? А Нижинский без Дягилева? Сегодня богачи измеряют свою жизнь количеством машин и домов, а не вкладом в культуру. Но знания поступают в жизнь через книгу, через общение с интересными людьми – человек должен постоянно видеть другой угол зрения. Мне кажется, что наши политики принесли себя как человека, как личность в жертву. У них нет времени на познание себя, на развитие, на общение с друзьями. Условно, политики находятся в матрице, без интеллектуального питания. Президент говорит про инновации, модернизации, а Министерство образования предлагает сделать основным предметом в школе физкультуру. Видите, они друг друга не слышат.

– Не слышат или не хотят слышать?

– Мы купаемся в словах: «мы вместе», «инновации», «модернизация» и т.д. Одна из «свежих» мыслей – борьба с коррупцией; эту «мантру» повторяют по несколько раз в день на всех каналах. Есть и другие слова: «суверенная демократия», «национальный вопрос», «поддержка российского кинематографа», «борьба с терроризмом»… Эти слова громко произносятся властью, но сама она их не слышит. Может быть, Дмитрий Анатольевич и пытается что-то сделать, но с теми людьми, которых не он выбирал, сделать ничего невозможно, можно только осваивать бюджеты. Нас давно отлучили от строительства государства. Сначала нас замечали в период выборов, потом решили, что можно выбирать мэров, губернаторов и без нас. А теперь, что есть в России люди, вспоминают только во время терактов: оказывается, есть люди – в аэропортах, в метро, на Манежной площади… По-разному можно относиться к Ельцину, который допустил много ошибок, но то направление на демократию, которое он задал, особенно в первый период своего правления, сегодня напрочь отсутствует.

– Но почему же нет выборов. По всей стране даже прошел Единый день выборов...

– Удивляют меня люди, которые ходят на эти выборы и голосуют (если правда эти люди существуют и такие подсчеты ведутся). Я вижу-слышу, что реально происходит в стране, но почему снова и снова люди голосуют за одних и тех же? Почему не попробовать проголосовать за других?! Мне сразу вспоминается персонаж Джека Николсона из фильма «Пролетая над гнездом кукушки» – МакМерфи, который произнес замечательную фразу: «Но я хотя бы попробовал...» Мне кажется, у нас здесь никто ничего не пытается, а все в едином порыве голосуют за «Единую Россию», и «благодать» опять не за горами. Самое большое завоевание демократии, когда большинство защищает меньшинство. А что сегодня делает «Единая Россия», которая стала практически как КПСС при социализме? Так вот, «Единая Россия» должна защищать меньшинство, холить и лелеять маленькие партии, а она их «домачивает». Яркий пример полного отсутствия демократии – это история с Юрием Лужковым.

– История с Юрием Михайловичем – классическая, в своем роде…

– Я всегда был противником строительных инициатив Юрия Михайловича. А когда началась вся эта травля в СМИ, то куда же подевались все эти сторонники, которые его так любили? Ведь все те, кто так любит сегодняшнюю власть, если она сменится, будут говорить, что пелена затмила им глаза, что их пытали на рабочих местах, заставляли голосовать, насильничали, не по любви все было.

– Какой должна быть столица «после Лужкова» считает коренной москвич Юрий Грымов?

– У нас опять «До основания разрушим, а затем…» Нужно уже успокоиться – с перестраиванием Москвы. Не нужна мне, москвичу, застроенная вкривь и вкось Москва, и все тут. Не нужна! Приезжаешь в другие страны мира и ловишь себя на мысли: а ведь ничего не меняется. А в Москву иностранцы приезжают и говорят: «Все стало по-другому!» Хочу видеть ту Москву, которая была. Не нужно вставлять бетонные челюсти в Москву! Это разрушительно, уродливо, в конце концов, бесчеловечно.

– Вы поставили окончательный крест на деятельности клипмейкера? Вы же были королем рекламы.

– Мне неинтересна нынешняя поп-сцена. Эстрадные певцы, с кем интересно было работать, это Валерий Леонтьев, Алла Пугачева, Александр Розенбаум и многие другие. А сегодня в основном это девочки-припевочки, с которыми мне откровенно скучно, и им со мной, думаю, не весело. Это «поющие трусики», и относятся к ним все, как к «трусикам». Для меня большее счастье – пообщаться на кухне с Людмилой Улицкой, чем возиться с ними, пусть и за большие деньги.

– Фильм «Год белого слона», который вы сняли по пьесе Улицкой, несмотря на то что он для детей, создавался очень трудно…

– В настоящее время в нашей стране детское кино никто не снимает. Потому что нет механизма возврата денег инвестору, вложившему деньги в картину для детей (я говорю о детях в возрасте от пяти до 10 лет). Само понятие детское кино разрушено существующей прокатной системой. Рынок детского кино забыт. Если 15 лет назад субботним утром ребенок мог разбудить своего папу и сказать: «Пойдем смотреть кино», то сейчас им смотреть просто нечего. Например, «Шрек» – это ведь не детское кино. Из «шрекоподобных» голливудских фильмов ребенок выносит не всегда нужные для его нежного возраста знания: обороты речи, пассажи, рассчитанные на более зрелую аудиторию. Мы же экранизировали повесть Людмилы Улицкой «Год белого слона» именно для просмотра юной аудиторией. Это детское кино, которого нет сейчас в России. Более того, американским компаниям невыгоден этот сегмент фильмов (какие сборы могут быть с утренних сеансов?!). И даже «Дисней» снимает «как бы для детей», потому что его универсальные мультивозрастные истории рассчитаны на публику 15–25 лет. Но если мальчик в 7 лет получает знания, рассчитанные на 15-летнего, я считаю, это уже преступление. Чтобы на экранах наших кинотеатров появились детские фильмы, для этого нужна воля государства.